А тем временем заря, ещё не добежав до востока, словно не дотерпев, быстро разгорается. И нет уже сумрака, так до конца и не успевшего выползти из тёмных углов. Солнце сначала чуть-чуть, как бы просыпаясь от недолгого сна, а потом всё быстрее и быстрее будто боясь опоздать, спешит скорее подняться на небо. Вот и окончилась короткая ночь, не дав нам до конца насладиться своей чудесной красотой. Уставший, счастливый я иду спать.

НЕМЕЦКОЕ КЛАДБИЩЕ

Сложная штука жизнь. И, как говорится, неисповедимы пути Господни. Сколько раз была возможность посетить военные немецкие захоронения в Сологубовке, но ни малейшего желания не было, даже, скорее, наоборот. Но сегодня, в преддверии Дня Победы, я там оказался. Довольно большое поле возле православного Храма. Дорожки. Вдоль дорожек мемориальные плиты с фамилиями тех, кто чуть более полувека назад пришёл на нашу землю. Пришёл, чтобы убить, завоевать, уничтожить. Пришёл и нашёл, нашёл своё последнее пристанище. Свои два метра. Те два метра, которые россияне никогда не жалели для врагов. Поздняя весна. Холодно. Листья на деревьях ещё не распустились, а у меня создалось впечатление, что они и не хотят распускаться в этом месте.

Захоронение находится на высоком берегу реки Мга. Внизу тихо и мирно проходит жизнь деревни Сологубовка. Играют дети. Взрослые копаются на огороде. Сажают картошку. По дороге изредка пробегают автомобили. Тихо. Ни одна веточка не шелохнется. Только поле, поле на котором могли играть дети или могла расти картошка, отмечено немецкими крестами. Поле, отданное им, жаждавшим нашей земли. Поле, навсегда принявшее то зло, которое они принесли с собой. Но вот что странно, когда я бываю на захоронениях наших воинов, то моё сердце сжимается, то ли от боли, то ли от невысказанности тех чувств, что, кажется, разрывают душу. А может, во мне говорит кровь тех моих предков, которые грудью встали против этой нечисти. Здесь же веяло холодом и немотой, словно сама мать земля пленила врага, спрятав его в своём чреве, и уничтожила даже дух его. Ухоженное поле, со стриженными кустами и молодой, едва пробившейся травкой, было поистине мёртвым. Маленькие берёзки, посаженные по краям, как бы извиняясь за то, что находятся здесь, старались притянуться поближе к изгороди.

Неожиданно меня посетила очень непривычная, даже странная мысль. Проглядывая высеченные мелким шрифтом имена, я подумал: а сколько здесь тех солдат, что пришли сюда по своей воле? Сколько здесь тех немецких пацанов с прополосканными мозгами, что считали себя спасителями цивилизации? Сколько тех, кто оказался здесь только потому, что не хотел оказаться в концлагере? Сколько тех, кого вообще не спрашивали, а просто мобилизовали и послали на войну. Нет, я ни в коем случае их не оправдываю. Они пришли к нам с оружием и получили то, что заслужили.

Пройдут годы. Сгниют кости солдат вермахта. Поколения за поколением в нашей стране будут ненавидеть их. А потом… Что потом? А потом я подумал о захоронениях в далёких южных краях, тех наших солдат, что пришли на чужую землю с оружием. Подумал и содрогнулся. Может где-то вот также у могил наших пацанов, если они, конечно, ещё есть, стоит кто-нибудь вроде меня, и рассуждает также. И так же ненавидит.

А ведь судьба солдата — это судьба простого человека, поставленного бездумными политиками, или политиками с немереными амбициями в безвыходное положение. Они клянутся кто на Библии, кто на Конституции заботиться о своём народе. Хранить Конституцию. А потом, под шумок, меняют её по своему разумению и по своим потребностям. И лежит бедная Конституция, как уличная девка, угождая каждому правителю. А он её хранит и так, и эдак. А затем поля украшают могильные плиты и простые люди, что могли жить вместе, дружить, веками ненавидят друг друга.

Небо затянула свинцовая туча, роняя на землю тяжёлые, холодные, отнюдь не весенние капли, словно сама природа заплакала над человеческой глупостью и подлостью. А внизу в деревне всё также играют дети, и усталые взрослые сажают картошку.

В ДЕРЕВНЮ

Колёса поезда мерно отстукивали последние километры. За окном пробегали то леса, то незнакомые станции со странными названиями: Потьма, Вад. Названиями, обозначавшими для многих людей конец нормальной цивилизованной жизни, а для кого-то и смерть. Я же ехал в эти края совсем по другому поводу. По совершенно противоположному поводу. Я ехал к тёще на блины. Событие волнующее, так как это было в первый раз, и я не знал, что меня ждёт. Названия же и серый пейзаж за окном не слишком-то поднимали настроение. Немного успокаивало то, что ехал не один. Со мной были молодая жена и девятимесячная дочка. Ещё ехала сестра жены с мужем Сергеем и сыном. Для Сергея это были тоже первые «тёщины блины», и, думаю, волновался он не меньше моего. Вагон покачивался. Колёса стучали то ли тук-тук, то ли тик-так.

Загодя начинаем готовиться к высадке. Именно к высадке, потому что просто сойти с поезда невозможно. Сначала подтягиваем к тамбуру наши вещи. Складываем их в три яруса вдоль прохода, едва оставляя место для открытия двери. За нами готовятся такие же бедолаги. Все везут с собой в качестве подарков из крупных городов всё, что только можно представить. Распаковав багаж только одного пассажира, можно было бы открыть небольшую торговую лавку. Но частные лавки тогда были запрещены. И так, выстроившись вдоль нашего багажа, ждём прибытия на станцию. За окном замелькали первые дома. Станционные постройки. Первые встречающие и, наконец, наши. Поезд притормаживает. Стоянка всего две минуты, а вещей до второго купе в три яруса и пассажиров человек пятнадцать от младенцев до старух. Платформа низкая. Только тот, кто прошёл через такую высадку, может понять, что это за кошмар.

Наконец, поезд остановился. Не торопясь, то ли от молодости, то ли от сознания собственной значимости, молодая проводница открывает вагонную дверь. К этому моменту запыхавшиеся встречающие уже подбежали к вагону. Какие там приветствия и возгласы радости. Все обеспокоены только одним — успеть всё и всех выгрузить. Ещё минуты назад незнакомые люди становятся единым сплочённым коллективом. Все понимают друг друга не то, что с полуслова — с полувзгляда. Быстро и аккуратно подаём детей, женщин, стариков. Дети, наверное, проникнувшись общей эйфорией, идут на руки к незнакомым людям без обычных в таких ситуациях капризов. Дальше быстро «по конвейеру» летят вещи. Вес, габариты и принадлежность не