litbaza книги онлайнИсторическая прозаПравда о «золотом веке» Екатерины - Андрей Буровский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 105 106 107 108 109 110 111 112 113 ... 116
Перейти на страницу:

Я вынес в эпиграф четверостишие из недописанного стихотворения А.К. Толстого; к славянофилам как к общественному движению Алексей Константинович отродясь не примыкал, но позволю себе привести еще одно четверостишие, которым заканчивается это недоконченное стихотворение:

Конца семейного разрыва,

Слиянья всех в один народ,

Всего, что в жизни русской живо,

Квасной хотел бы патриот

[66, С. 670].

«Слиянья всех в один народ» не произошло. Русский народ так и оставался разделенным то ли на два народа, то ли даже на две цивилизации весь петербургский период своей истории и большую часть советского периода (впрочем, в советское время появятся другие, новые разделения).

ЗАГАДОЧНЫЕ ТУЗЕМЦЫ

Мы очень мало знаем об этом русском субэтносе. То есть мы достаточно хорошо знаем его этнографию: как одевались, как сидели, на чем», что ели и так далее.

Но, в сущности, мы очень мало знаем об этой части русского народа, его истории. Ведь строй понятий, миропонимание «русских туземцев» вовсе не оставались неизменными весь Петербургский период нашей истории. То есть полагалось исходить именно из этого — что изменяющийся, живущий в динамичной истории и сам творящий историю слой «русских европейцев» живет среди вечно неизменного, пребывающего вне истории народа «русских туземцев». По–своему это логичная позиция — ведь история подобает народам «историческим», динамичным, как говорил Карл Ясперс — «осевым» [67. С. 11), то есть начавшим развитие, движение от исходной первобытности.

А народы «не исторические», первобытные, и должны описываться совсем другой наукой — этнографией, от этнос — народ и графос — пишу. То есть народоописанием. История повествует о событиях, этнография — об обычаях, нравах и поведении, об одеждах и еде. То есть о статичных, мало изменяющихся состояниях.

О русских туземцах и не писали исторических сочинений; в истории их как бы и не было. О русских туземцах писали исключительно этнографические сочинения — о его домах, одежде, пище, хозяйстве, суевериях [68. С. 11]. Книги эти написаны с разной степенью достоверности, в разной мере интересны, и в них проявляется весьма разная мера таланта автора. Но вот что в них несомненно общее, так это сугубо этнографический подход. Самое большее, фиксируются именно этнографические изменения: появился картуз вместо шапки; стали меньше носить сарафаны, больше платья «в талию»; смазные сапоги вытеснят лапти… и так далее. Так же вот и Николай Николаевич Миклухо–Маклай фиксировал, что изменилось на побережье Новой Гвинеи между двумя его приездами [71], а В.Г. Тан–Богораз очень подробно описывал, как изменяется материальная и духовная культура чукчей под влиянием американского огнестрельного оружия и металлических ножей и скребков [72].

Такие же подходы к «русским туземцам» проявляют и при советской власти, но все же по большей части в 1920—1930–е годы, пока разделение на «интеллигенцию» и «народ» еще достаточно остро. У послевоенных авторов я крайне редко встречаю эту позицию, и в основном у интеллигентов старшего поколения. Скажем, у Г.С. Померанца есть раздражающе неправдоподобное, какое–то просто фантастическое положение о «неолитическом крестьянстве», дожившем до XX века [73. С. 364]. Но в работах интеллигентов более современных поколений проявляется совсем другая тенденция. Наиболее четко поставил задачу, пожалуй, Н.Я. Эйдельман, предположив: а что, если дворянская консервативная позиция в эпоху Екатерины II как–то соотносится с позицией хотя бы части крестьянства?! [74]. Но даже и здесь поставлен вопрос — и не более. Ответа же на него нет, и не предвидится.

Я же задам два более конкретных вопроса, без ответа на которые мы будем изучать историю 2—3%, даже 0,1% населения России так, словно это и есть вся история государства и общества российского.

1. Не дворяне — то есть и крестьянство разных губерний, и священники, и мещане, и старообрядцы, и казаки — все эти группы русских туземцев и сталкивались с петровскими реформами, и участвовали в войнах с Турцией и с Пруссией. На глазах этих людей (в той же степени, что и на глазах дворян) происходило раскрепощение дворянства.

Так вот: как сами–то эти люди воспринимали события, которым они были то свидетелями, то участниками? Чем были эти события не с точки зрения дворян и не с официальной точки зрения Российской империи, а с точки зрения нравственных и культурных ценностей их собственных сословий?

Кстати, а какое воздействие оказывали эти исторические события на историю того или иного сословия или его части? Что некоторые группы казаков ушли из Российской империи как раз в ходе «реформ Петра I», — это известно. Но ведь тут перед нами пример очень простой, механической связи между событиями.

Но вот в конце XVIII века Семён Уклеин, примыкавший к старообрядцам–духоборам, основывает новую конфессию — молоканство. Интересно было бы проследить, какое влияние оказали издававшиеся в Российской империи книги, ведомые ею войны, приход к власти Екатерины II, закрепощение крестьянства на догматы этой конфессии, принятые ею постулаты, её внутреннюю и внешнюю историю. В данный момент такие исследования совершенно отсутствуют.

2. Как изменялись сами «русские туземцы», разные группы «туземцев» в ходе исторического процесса? Вряд ли разные группы крестьянства, посадских людей, казаков и священников одинаковы в 1720 и 1800 годах или, скажем, в 1770 и 1830–м. Должны ведь изменяться не только их численность или состав (что иногда фиксируется историками), но и их представления о самих себе, отношение к государству, к другим сословиям.

Не говоря ни о чем другом, ведь «туземцы» могут европеизироваться разными способами, и совершенно не обязательно путем включения в число «русских европейцев». До сих пор ни одно историческое исследование не посвящено этому важнейшему вопросу: самостоятельной модернизации не дворян в Российской империи.

Пока нет работ, освещающих оба вопроса (огромных вопроса, вне сомнения), мы изучаем даже не два параллельных процесса, никак не связанных между собой. Мы изучаем историю одного из русских народов так, словно это и есть история обоих народов одновременно — ведь «русских туземцев» как бы и не существует.

Порой нам даже удается себя в этом убедить.

С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ДВОРЯН

И более того. Вся уже написанная русская история XVIII и XIX веков волей–неволей написана так, словно дворянство, а потом дворянство и интеллигенция — это и есть весь российский народ. Историк, даже не склонный ни к какой тенденциозности, вынужденно опирается на письменные источники, то есть на то, что оставлено людьми изучаемой эпохи. В каком–то случае он легко подвергнет документ «внутренней критике», то есть поймет, какие реалии жизни, даже не проговоренные в документе, заставили написать его так, а не иначе.

Читая высказывание почтенных господ сенаторов о том, что «у нас среди крестьян умных людей нет», историк обречен улыбаться. Нет никаких проблем в том, чтобы сразу понять, — материалы Комиссии Петра Шувалова написаны в интересах одного сословия, и судя по всему — одним из политических лидеров этого сословия.

1 ... 105 106 107 108 109 110 111 112 113 ... 116
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?