Каким-то образом Грета наложила заклятие на всю Солонь, область Франции, покрытую в те времена – как, впрочем, и теперь – болотами. Земля там бесплодная, летом царит ужасная сырость, а зимой все покрывается льдом. И говорят, что если какой-либо из французских провинций угрожает недород, то это значит, в Солони уже свирепствует голод. Как раз туда и направилась Грета по какому-то делу, доброму или злому, объехала весь край вдоль его границ и все время призывала проклятия на чью-то голову.

Примененные заклинания, по словам Инессы, подробно описывались в Гретиной «Книге». Они очень просты, а сопутствующие им колдовские действия еще незамысловатей. Все, что для них нужно, – это сенная труха и костяная мука. Сами заклинания Инесса привести отказалась. Они не для записи, сказала она. Слишком сильные. Они принесли смерть. Ибо через два месяца после наложенного Гретой заклятия в крае погибли посевы, и без того жалкие, а урожай ржи поразила какая-то невиданная болезнь. Но голодным крестьянам все равно пришлось есть зараженную рожь, испещренную пятнами какого-то похожего на плесень грибка и кишащую насекомыми. Оказалось, что поразивший рожь странный грибок вызывает видения. Такие страшные, что страшней не придумать.

Все люди в крае видели их, эти жуткие сны, хотя никто не спал. Доктора и всевозможные знатоки растений, начиная с агрономов и заканчивая специалистами по месмеризму, потянулись в Солонь со всей Франции. Но долго там не задержались. В парижских газетах описывалось, как вроде бы находящиеся в здравом уме крестьяне уверяли, будто покрыты муравьями, заживо их поедающими. Огромными рыжими муравьями размером с кулак мужчины. Муравьев эти несчастные видели только на себе. Не просто видели, а чувствовали, как те тысячами вгрызаются в плоть, пожирая сперва пальцы, затем члены, затем… (Тут пьяная Инесса принялась, изображая муравьев, «глодать» плоть своего предплечья.)

Дела шли все хуже и хуже. Сосед восставал на соседа. Дрались члены семьи, забивая слабейших до смерти. Доходило и до людоедства, так что воображаемые муравьи не одни ели человечье мясо. У крестьян, томимых голодом, помрачался рассудок; голодные, одичавшие дети сбивались в стаи, чтобы сообща добывать пропитание, – рассказывали, как ватага из десяти мальчишек в возрасте от двух до шести лет завалила быка; матери поедали своих младенцев.

Той ужасной осенью в крае был собран кровавый урожай – урожай человеческих жизней.

Трупы сошедших с ума страдальцев сволакивали в ямы и поскорей засыпали известью, иначе еще живые собратья тотчас прыгали на них, чтобы устроить страшное пиршество.

Люди семьями бродили по обочинам дорог в поисках падали; они могли наброситься и на одинокого путника, и на кошку или собаку, и на человека, которого знали с детства; порой нападали они и друг на друга – и все время чесались, счищая невидимых муравьев, пока не расчесывали кожу до мяса, до кровоточащих ран, которые вскоре начинали гноиться и чернели от занесенной в них заразы.

Сотни умерли страшной смертью. И счастливы были те из выживших, кто сошел с ума навсегда, ибо как можно жить с полной ужасов памятью о том, что с тобой произошло, с осознанием того, что ты натворил?.. Да, черное проклятье поразило край, то была чума, поразившая душу и разум. И все это – дело рук одной ведьмы.

Инесса не знала дальнейшей судьбы Греты. Ее «Книга теней», припоминает Инесса, обрывалась на очередном эпизоде происшедшей трагедии – с еще большим количеством жутких подробностей, как уверяла Инесса, чем в ее пересказе, который был изрядно смягчен.

Мы были поглощены рассказом Инессы. Я исступленно записывала… Но все-таки мы слушали и не слышали. Никто из нас не извлек урока. Потому что к концу ночи, выпив изрядное количество vinum sabbati , мы, следуя призыву Софии, все тринадцать сестер, включая посвящающую сестру, почетную фрейлину и саму хозяйку Эсбата, перешли в сад и плясали, плясали…

Ночь была тихой и светлой. В осеннем воздухе уже чувствовался зимний холодок, и ущербная луна висела над нашими головами, словно лезвие секиры. (Кто знает, насколько хуже бы обернулось дело, случись полнолуние?)

Музыка отсутствовала – забыта была моя золотая лира! – но сестры пели. А Инессе, Софии и Германсии вдруг пришла в голову мысль танцевать в чем мать родила. Они сбросили одежду на траву. «Куда лучше, – говорили они, – встречать восход луны вот так». Несколько других приспустили платья, оголив груди. (Я предпочла этого не делать.) К счастью, высокая стена, ограждающая мой сад, исключала возможность того, что соседи станут за нами подглядывать, но я все же боялась, что наше пение может их разбудить; прибегнув к помощи Теоточчи, мне удалось заставить сестер петь шепотом. Вскоре, однако, настал момент, когда мне стало уже все равно, услышат нас или нет. Нужно ли удивляться, что Инесса в пьяном кураже не смогла удержаться, выболтала заклинание Греты? Мы и в саду образовали круг, когда стали плясать, и теперь замерли, слушая – нас не пришлось об этом просить, – как Инесса сообщает нам слова заклинания и объясняет, что нужно делать, чтобы оно сработало. У Ренаты оказалось немного трухи, но костной муки ни у кого не нашлось. Тогда каждая пошарила в кошельке и в карманах и бросила щепотку того, что там обнаружила, на середину круга – добавляя еще по клоку волос. Свой вклад я сделала непроизвольно. Зелия подкралась сзади и отхватила мой локон ножницами для стрижки овец, а затем бросила его в первую из двух ямок, выкопанных в саду, – каждая из сестер сделала по очереди то же самое.

Чего я тогда не знала, так это того, что София воспользовалась последним перерывом, чтобы сбегать в сад и… помочиться в лунки. И теперь, положив между ними камень, она вытащила лоскуток темной ткани, запихнула его в «благословленную локонами» лунку, вынула, шмякнула на камень и запричитала:

Лоскуток о камень – влет

С пути вихри все собьет;

В честь попон ведьмы, смерч, лети —

Пока она не запретит.

Мы быстро переделали заклинание Греты в песенку и запели ее, отплясывая любимый танец Софии… Он был очень прост, его знали многие сестры; исполняя его, следовало развязать три узелка на кожаных шнурках разной длины и таким образом вызвать «самый своенравный из всех ветров». Тем не менее София клялась, что ей никогда не удавалось вызвать ничего более опасного, чем одна-две грозовые тучки – ну, может, еще пару капель дождя… (В протоколе записало кратко: «Мы танцевали и танцевали. Танцевали и пели». Хотелось бы знать, я действительно так напилась или находилась под властью каких-то чар? Как хозяйка Эсбата я в тот момент оказалась полным ничтожеством, но кто бы на моем месте смог одновременно плясать, петь и вести записи? А уж я-то и пела, и плясала, могу вас уверить.)

Мой Эсбат закончился, когда Хэллоуин перешел в День Всех Святых. На рассвете ведьмы выскользнули из моего дома – так же незаметно, как и пришли. Никто даже толком не попрощался – за исключением Лючины и Теоточчи, ушедших последними в компании изумленного увиденным Николо.

Т. молча стояла рядом с благословлявшей меня Лючиной – та сбивалась, то и дело поправляла сама себя и снова запиналась, произнося текст благословения, – было ясно: она лишь недавно узнала его от нашей Т.