Я подъехал ближе, едва соображая, что делаю. Четверо, кажется, стояли на стене целую вечность, осыпаемые стрелами и копьями защитников. Потом Александр пропал, спрыгнув вниз, на ту сторону.

На один короткий миг остальные трое застыли в оцепенении (подозреваю, они не верили собственным глазам), после чего последовали за ним.

Не ведаю, сколько времени прошло, прежде чем македонцы вновь штурмовали стену; возможно, ровно столько, сколько потребно для того, чтобы очистить и съесть яблоко — или умереть десять раз. Они рванули вверх: на плечах друг у друга, по лестницам, становясь на пики… Они перевалили через стену и пропали, я же повторял себе, что не должен ожидать, будто сразу увижу Александра.

С той стороны на стену поднялось несколько человек, несших что-то алое. Очень медленно они уложили драгоценный груз на носилки и скрылись из виду. Я не заметил, чтобы алое пятнышко хотя бы шевельнулось.

Изо всех сил я хлестнул коня и галопом помчался к городу.

Нижний город был пуст: здесь не лежали мертвецы и вообще все казалось мирным; на плоских крышах зрели тыквы… Впереди, со стороны цитадели, доносились крики победителей и стоны умирающих, но все это почти не тревожило мой слух.

У двери лачуги, на улице неподалеку от осаждаемых стен, стояли трое юных телохранителей, заглядывавших внутрь. Я протиснулся меж ними и вошел.

Щит, на котором принесли Александра, лежал в лужице крови на земляном полу. Царя уложили на грязную крестьянскую кровать — и над ним застыли Певкест и Леоннат. В дальнем углу сгрудились другие телохранители. По хижине носились цыплята…

Лицо белее мела, но глаза открыты. В левом боку, где яркая алая ткань заметно потемнела, торчит длинная толстая стрела.

Она двигалась и замирала, и снова двигалась в такт дыханию.

Губы Александра были раздвинуты, пропуская внутрь, вопреки боли, ровно столько воздуха, сколько требовалось для жизни. Дыхание тихонько свистело — но не в горле, а в ужасной ране. Стрела угодила в легкое.

Я встал на колени у изголовья. Царь ушел уже чересчур далеко, чтобы осознать мое присутствие. Певкест и Леоннат подарили мне по короткому, ничего не выражавшему взгляду каждый. Рука Александра разжалась и тронула древко. Он сказал:

— Выдерните ее.

Леоннат, почти столь же бледный, отвечал:

— Да, Александр. Но сначала нам нужно снять доспех.

Я часто держал панцирь в руках и знал, какими прочными были нашитые на него пластины. Обычная стрела не могла пробить отверстие; она пробуравила, продавила его… Конечно, ее выпустили не из лука.

— Не стойте столбами, — шепнул Александр. — Режьте древко…

Нащупав пояс, он вытащил свой кинжал и попытался пилить, но закашлялся. Изо рта хлынула кровь; стрела вздрогнула в боку. Жизнь отхлынула от лица Александра, но стрела по-прежнему, хоть и едва заметно, двигалась в ране.

— Быстро, — сказал Певкест, — пока он еще не пришел в себя. — Взяв кинжал, он принялся скоблить твердую палку.

Пока лезвие вгрызалось в дерево, а Леоннат придерживал древко стрелы, я расстегнул пряжки панциря. Александр очнулся, когда Певкест все еще пилил стрелу, но ни разу не шелохнулся, хотя шипы ворочались в ране.

Древко треснуло и раскололось, оставив острый обломок длиною с ладонь. Я вытянул из-под Александра панцирь, и мы стащили его прочь, несмотря на то что неровности древка продолжали цепляться за острые края пробитой в пластине дыры. Певкест разрезал окровавленный хитон. Багровая рана на бледной плоти открывалась и закрывалась; воздух тихонько шипел, проходя сквозь нее. Иногда она замирала; Александр старался сдержать кашель.

— Во имя бога, — шепнул он, — дерни, и покончим с этим.

— Мне придется резать, чтобы добраться до зубьев, — сказал Певкест.

— Тогда режь, — ответил Александр и прикрыл глаза.

Певкест глубоко вздохнул:

— Покажите мне все ваши ножи.

У моего оказался самый острый кончик; я купил его в Мараканде. Певкест ткнул им рядышком с древком и потянул в сторону от раны. Я зажал голову Александра меж своими ладонями — раздираемый страшной болью, он вряд ли осознавал это.

Певкест отложил лезвие, покачал стрелу из стороны в сторону, сжал зубы и дернул. Из раны выскочил толстый железный наконечник, оснащенный жуткими шипами; затем хлынул темный кровавый ручеек…

— Спасибо, Певкес… — Александр недоговорил. Голова его откинулась, и он замер, точно мраморное изваяние. Вообще ничто не двигалось в его теле, кроме ручейка крови, но и тот вскоре иссяк.

Двери хижины осаждали люди, и я слышал, как крик о гибели царя распространился по округе.

В Персии мертвого следует оплакать, задрав лицо к небесам и испуская дикие вопли: этому крику не помешать, это как слезы. Но Александра я почтил, как и было должно, тишиною. Во мне просто ничего вдруг не осталось — даже сил крикнуть.

Воинам, до сих пор сражавшимся в цитадели, кричали, что царь умер. Шум битвы, не прекращавшийся все это время, вдруг удвоился. Можно было подумать, будто всех нечестивцев и грешников на свете вдруг погрузили в воды Огненной Реки. Впрочем, в тот момент я не был в состоянии воспринимать его.

— Подождите, — сказал Леоннат.

Нагнувшись, он поднял с грязного пола куриное перо и положил на губы Александра. Мучительный миг оно лежало там без движения, но затем самый кончик его дрогнул.

Я помог им перевязать рану тем, что мы смогли отыскать. Слезы хлестали из моих глаз, и на сей раз я не остался в одиночестве.

Наконец мы решились приподнять Александра и подсунуть под его неподвижное тело носилки. Медленно ступая, телохранители понесли его прочь. Я шел следом, и, когда мы покинули крестьянскую лачугу, что-то перелетело через стену цитадели и ударилось в грязь у моих ног. То был трехмесячный индский младенец с перерезанной от уха до уха шеей.

Там, наверху, воины все еще считали Александра погибшим. Они взимали с индов плату за его жизнь и старательно смывали с себя позор. Во всем городе не осталось ни одной живой души.

Два дня Александр лежал в открытых ладонях смерти, потеряв почти всю кровь из своих жил. Стрела расщепила ребро; будучи слишком слаб, чтобы поднять руку, он предпочитал язык жестов, чтобы только не сбивать дыхание. Ему пришлось заговорить лишь однажды — с врачевателем, который не хотел оставлять его; царь приказал ему отправиться осмотреть раненых. Я понял знак; ему не требовались слова, чтобы говорить со мною.

Телохранители помогали, чем могли; славные парнишки, только здорово нервничали. Я спросил одного, выведя из шатра:

— Зачем он сделал это? Из-за того, что воины мешкали?

— Я не уверен. Наверное, да. Они были неповоротливы, подтаскивая лестницы. Тогда Александр схватил одну, приставил к стене — и сразу же залез на самый верх.