Только лишь, когда они закончили, до Эндера дошло, какое самообладание проявил Садовник, вообще оставаясь сидеть на стуле. Как только Садовник понял, что сообщение завершено, он тут же вскочил и начал бегать… да что там, метаться вдоль стен комнаты, прикасаясь ко всему, что только мог достать. Он не бил, не атаковал ожесточенно, как делал бы это человек, ничего не разбивал и не бросал под ноги. Скорее, всякий встреченный им предмет он ласкал, гладил, испытывал, выяснял фактуру. Эндер стоял неподвижно. Ему так хотелось обнять Садовника, каким-то образом утешить… Он достаточно хорошо знал pequeninos, чтобы понять — толь необычное поведение выражает небанальные и сильнейшие эмоции.

Садовник бегал до полного истощения сил. Потом он уже ходил по кругу, шатаясь, словно пьяный, пока, наконец, не столкнулся с Эндером, не обнял его и прильнул всем телом. В какой-то миг Эндер тоже захотел его обнять, но тут же вспомнил о том, что Садовник не человек. Подобные объятия ответа не требуют. Садовник держался за него так, как хватался бы за дерево. Он искал успокоения со стороны древесного ствола, безопасного места, чтобы переждать угрозу. Если бы Эндер тоже обнял его, то успокоения вовсе не принес бы. На сей раз ему нужно было ответить как дерево. Потому-то он застыл на месте и ждал. И только через какое-то время pequenino перестал дрожать.

Когда Садовник отступил, оба были залиты потом. Видно есть какие-то границы моего одеревенения, подумал Эндер. А может братские и отцовские деревья отдают влагу тем братьям, которые спасаются возле них?

— Это и вправду необычно, — шепнул Садовник.

Слова были столь абсурдно мягкими по отношению к только что разыгравшейся сцене, что Эндер не смог сдержаться и засмеялся.

— Ну да, — фыркнул он. — Действительно.

— Для них это вовсе не смешно, — укорила его Эля.

— Он знает об этом, — заверила ее Валентина.

— Тогда ему нельзя смеяться. Нельзя смеяться, когда Садовник так страдает.

И она залилась слезами.

Валентина положила ей руку на плечо.

— Он смеется, ты плачешь. Садовник мечется по кругу и карабкается на дерево. Мы все необыкновенные животные.

— Все происходит от десколады, — заявил Садовник. — Третья жизнь, материнское дерево, отцовские деревья. Вполне возможно, что даже и наши мозги. Наверное мы были бы всего лишь древесными крысами, пока десколада не сделала из нас фальшивых раменов.

— Настоящих раменов, — поправила его Валентина.

— Мы даже не знаем, правда ли это, — заметила Эля. — Пока что это только гипотеза.

— Она очень, очень, очень и очень правдивая, — отрезал Садовник. — Правдивей, чем сама правда.

— Откуда ты знаешь?

— Все сходится. Регуляция планеты… Я знаю об этом. Я изучал гейялогию и все время размышлял: ну как же учитель может рассказывать подобные вещи? Pequenino достаточно всего лишь оглядеться, и он увидит, что они ненастоящие. Но уж если мы знаем, что десколада нас изменяет, вынуждает вести себя так, чтобы это регулировало планетарную систему… — Что же может десколада заставить вас делать, что позволяет регулировать всю планету? — удивилась Эля.

— Вы нас слишком недолго знаете. И мы сами всего не говорили. Боялись, что вы посчитаете нас за глупцов. Теперь-то вы уже знаете, что мы глупцы, раз делаем лишь то, что приказывает нам вирус. Мы рабы, а не глупцы.

Лишь сейчас до Эндера дошло, что признал Садовник: pequeninos до сих пор еще старались произвести впечатление на людей.

— Но какая же связь между вашим поведением и планетарной регуляцией?

— Деревья, — коротко ответил Садовник. — Сколько лесов во всем нашем мире? И они непрерывно дышат. Преобразуют двуокись углерода в кислород. Ведь двуокись углерода — это тепличный газ. Когда в атмосфере его много, планета разогревается. А что мы делаем, чтобы она остывала?

— Садите больше лесов, — догадалась Эля. — Они используют больше СО2, и тогда больше тепла уходит в пространство. — Правильно, — согласился Садовник. — А теперь вспомните, каким образом ы садим деревья.

Деревья вырастают из тел мертвецов, подумал Эндер.

— Война, — произнес он.

— Да, случаются стычки между племенами, иногда даже небольшой конфликт. Мелочь в планетарном масштабе. Но вот глобальные войны, охватывающие весь наш мир… в них гибнут миллионы, миллионы братьев, и все превращаются деревья. В течение нескольких месяцев леса удваивают свое количество размеры. А это уже разница, ведь правда?

— Правда, — шепнул Эля.

— И намного более эффективней всего, что появляется эволюционным путем, — прибавил Эндер.

— Но совершенно неожиданно войны прекращаются, — продолжал Садовник. — Мы всегда верили в то, что у этих войн очень важные причины, что это сражения между добром и злом. На самом же деле мы все время служили лишь регуляции климата.

— Нет, — запротестовала Валентина. — Стремление воевать, злость… они могут быть порождением десколады, только это вовсе не значит, будто идеи, за которые воюете…

— Идея, за которую мы сражаемся — это регуляция климата. Все сходится. А как вы думаете, каким образом мы обогреваем планету?

— Не знаю, — ответила ему Эля. — Даже деревья в конце концов умирают от старости.

— Не знаете, потому что прибыли сюда не в холодный, а в теплый период. Когда же приходят суровые зимы, мы строим дома. Братские деревья отдают нам себя, чтобы мы смогли построить дома. Все, а не только те, что проживают в холодных местностях. Мы все строим дома, и количество лесов уменьшается на половину, на три четверти. Мы верили, будто братские деревья приносят себя в жертву, отдавая себя в распоряжение племени. Теперь же я понимаю, что это десколада пожелала больше двуокиси углерода в атмосфере, чтобы согреть планету.

— Все равно, это огромная жертва, — заявил Эндер.

— Все наши эпосы… все наши величайшие герои… Самые обычные братья, исполняющие волю десколады.

— И что с того? — перебила его Валентина.

— Ну как же вы можете так говорить. Я узнал, что вся наша жизнь — ничто, что мы всего лишь орудия, которыми вирус пользуется для регуляции глобальной экосистемы. А ты считаешь, будто это глупости?

— Именно так и считаю, — решительно заявила Валентина. — Мы, люди, ничем не отличаемся. Возможно, и не по причине вируса, но всю свою жизнь мы посвящаем реализации генетических приказаний. Возьми, хотя бы, разницу между мужчинами и женщинами. Мужчины проявляют естественную склонность к экстенсивной системе воспроизведения. Дело в том, что они могут производить практически любое количество спермы, а ее отложение им ничего не стоит…

— Еще как стоит, — начал возражать Эндер.

— Ничего, — повторила Валентина. — Только лишь, чтобы ее выплеснуть. И потому, наиболее осмысленна стратегия воспроизводства для них — это оплодотворение любой доступной самки… и особенные старания, чтобы оплодотворить наиболее здоровых, у которых больше всего шансов, чтобы их потомство дожило до зрелого возраста. Наиболее разумно, в плане воспроизведения, самец поступает тогда, когда путешествует и копулирует в наиболее широком масштабе.