Ладонью Ди заслонила глаза от болезненно яркого света желтых лун. Ей казалось, что, если она двинется в любую из сторон, ноги ей изменят.

– Хочешь мою работу? – спросила старуха. В ее голосе послышалась надежда.

– Нет, – сказала Ди. – Извините.

Старуха фыркнула смехом. На этом разговор закончился. Старая женщина закрыла глаза и уронила голову на грудь.

Семнадцатая протрусила мимо в обратную сторону, держа в зубах серый человеческий палец. Не обращая внимания на Ди, она скрылась в портале со своей добычей.

Ди вдруг оценила поданную старухой идею. Превозмогая себя, она дотащилась до ближайшего каменного сиденья, опустилась на него и закрыла глаза.

Перед ней появилась маленькая девочка. Она не походила на Ди, не была ее ребенком. У девочки были забавные хвостики и веселый вид. Улыбка открывала не тридцать два, а все сорок два зуба.

– А что мы сегодня будем делать, няня? – спросила она.

– Я научу тебя играть в «мало-помалу», – сказала Ди. – Чтобы ты смогла победить всех мальчишек.

На Северюге они встретили Айка. Он вырос, раздался и стал отменным молодым человеком, достаточно красивым, чтобы больше не красть: женщины охотно позволяли ему брать взаймы. Но, несмотря на пополневшее лицо и широкие плечи, Айк был все в той же кепке, сдвинутой на самую макушку.

– Гляньте, кто к нам пожаловал! Вставить в рамку и любоваться! – воскликнул он, завидев Ди и девочку.

Ди представила свои комнаты: опрятная кухня, гостиная с камином и спальня с узкой кроватью, а рядом окно и фиолетовый закат между деревьями. Повсюду царила чистота, а на двери красовался новый начищенный замок. Ей не придется впускать к себе в дом тех, кто ей не по сердцу.

Зима

После отражения армии Короны, выторгованного мирного договора и выборов прошло три месяца. Новое временное правительство возглавил студент университета, известный как Барнс – или кем там на самом деле был этот тип с восковым телом велосипедного механика и отрубленной головой волонтера. Во время уличных боев появление в городе бескровных воинов обратило в бегство и рассеяло войска лоялистов, а когда Барнс, пробравшись в тыл нападавших, появился на скалах над Великим Трактом, держа на руках труп короля Мейкона XXIV, и швырнул покойника с обрыва, преемник Гилдерслива выбросил белый флаг и сдался.

Пока отбирались кандидаты в новое законодательное собрание, Барнс с тремя восковыми манекенами – двумя солдатами с лицами, раскрашенными в коричневый и зеленый, и гончаром – занимались делами, заседая в магистратском суде. Четверка, как их почти сразу стали называть в народе, передавала свои пожелания в письменном виде единому комитету из двадцати одного вполне живого человека, в который вошли представители разных профессий – и студент, и юрист, и водитель трамвая, и стекольных дел мастер, и пекарь, и портовый грузчик, и многие другие. Не забыли и женщин – в комитете работала бывшая посудомойка, драившая в свое время кастрюли и сковороды в «Метрополе».

Пока Четверка решала политические вопросы, их восковые соратники расчищали улицы от обломков и хоронили мертвых.

Δ

После выборов Четверка самораспустилась.

Барнс отбыл, оставив после себя лишь несколько капель крови и воска на столе главного магистрата. Хотя горожане были благодарны Барнсу, его внешность – шея с обрубленными хрящами, с которой постоянно капала свежая кровь, и живое лицо над ней, притом что другие люди были обыкновенными, – смущала многих, поэтому новость о его исчезновении была воспринята с облегчением. В последний раз Барнса видели идущим по Великому Тракту на север, в сторону бывших помещичьих имений.

Что до других временных лидеров, то восковой гончар перебрался в Лис и немедленно начал ваять статуи из речной глины и обжигать их в общественных горнах. Люди видели, как он работает днем и ночью, не прерываясь ни на час.

Двое восковых солдат утопили свою чудо-повозку в реке и ушли в отставку, поселившись на третьем этаже «Метрополя». Видели их редко, но персонал отеля в один голос утверждал, что постояльцы они образцовые. Беспорядка они не оставляли, шуметь практически не шумели, и Талмейдж XVII их обожала. Кошка частенько забиралась в лифт и поднималась на третий этаж навестить своих восковых приятелей. Она упорно скреблась к ним в дверь, пока ей не открывали и не впускали в комнаты.

Δ

Примерно в это время и Айк навсегда ушел из «Стилл-Кроссинга».

Однажды утром он спустился с чердака с чемоданом, в котором хранились его сокровища. Собирательница устриц за барной стойкой улыбалась яростной улыбкой, выплавленной на восковом лице, белые волосы падали ей на плечи, однако, как бы она ни выглядела, это была Рэй, несомненно и окончательно.

После подписания мира они вернулись в «Стилл» в новых телах. Рэй-собирательница сразу прошла за бар, а Элджин и Марл, ибо это были именно они, вновь уселись у стойки в телах восковых каменщиков, на которых красовались их собственные старые подтяжки. Манекен с телом пухлого старика и головой суровой молодой женщины занял место Гроута за столом у грязного окошка. В пылу боя шрапнель вырвала большой кусок женской восковой головы, оставив глубокий неровный кратер, но этот изъян как нельзя лучше подходил Гроуту.

Однако в «Стилл-Кроссинге» стало тихо. Новые версии старых друзей уже не препирались, не травили байки, не угрожали никого накормить смертельным салатиком, который продолжал расти на высоком пне. Гроут выходил иногда постоять рядом, но, конечно, уже не мочился на него. Кружки пива, которые собирательница устриц Рэй выставила перед каменщиками Элджином и Марлом, были полны, как в тот день, когда она их налила. Тарелка маринованных устриц, стоявшая перед Гроутом, тоже оставалась нетронутой.

Айк слышал о похожих случаях по всему городу. Восковые манекены вернулись в родные их душам места и в целом были приняты своими близкими и любимыми. Сперва они все переделывали на свой лад, но, за редким исключением вроде целеустремленного гончара, в которого, как все считали, вселился дух самого Чары (кстати, двух солдат с раскрашенными лицами считали Джонасом Моузи и Лайонелом Вудстоком), большинство вскоре прекратили суетиться и вновь стали походить на восковые фигуры. Айку казалось, что однажды они, наверное, вовсе перестанут двигаться, однако теперь люди будут тщательно о них заботиться: а вдруг придет нужда разбудить их заново.

Айк прошел к двери, с хрустом давя устричные раковины, и обернулся на пороге:

– Как-нибудь зайду на недельке!

Собирательница устриц подняла негнущуюся восковую руку. Айк помахал в ответ и вышел.

И только когда за ним закрылась дверь, из стеклянных глаз Рэй скатились две слезы.

Δ

Решение переселиться сильно облегчило то, что Айку было куда пойти.

– Зачем? Еще этот корабль противный