альбом и карандаши? Прекрасно. Не пугайтесь и работайте, как только наступит время.

По мере того, как приближался час жуткой метаморфозы, оба становились молчаливее и только изредка роняли отрывистые фразы, еще более подчеркивавшие тишину вечера. В углах гостиной уже сгущались сумерки.

На мгновение Астров отвернулся и посмотрел в окно на меланхоличное вечернее небо, по которому медленно плыли бледно-розовые облака…

Тихий стон заставил его обернуться, и Астров в первый раз почувствовал настоящий, всепоглощающий, холодный страх, от которого сердце забилось с безумной быстротой, и каждый атом тела нервно затрепетал. Первым движением художника было бежать; потом он нечеловеческим усилием воли принудил себя остаться, взять альбом и карандаш.

Против него в кресле сидел другой. Каменное асимметричное лицо с парой тупых звериных глаз, с плоским носом над вздернутой кверху губой, покатый, низкий гориллий лоб, короткая шея, в которую вросла голова с маленьким угловатым черепом. Стальные глаза смотрели на Астрова, не мигая, и не было в них ни мысли, ни впечатления.

Астров писал машинально, почти не отрывая глаз от страшной маски и чувствуя, как постепенно железная цепь зависимости сковывала его волю.

Рисунок был уже почти готов: оставалось только отделать некоторые детали.

— Как подвигается ваша работа? — Натэр сидел, как прежде, в кресле и улыбался.

— Ужасно, — прошептал художник, откладывая в сторону папку, — я никогда не поверил бы, если бы не убедился сам.

— Вот видите, — сказал серьезно Натэр, закуривая папиросу. — В природе есть многое, что еще недоступно пониманию человека… Однако, покажите ваш рисунок.

Натэр зажег электричество и при ярком свете люстры с напряженным вниманием стал рассматривать набросок.

— Теперь напишите большой портрет красками. Что касается вознаграждения, — я заплачу вам пять тысяч — две сейчас, а три после того, как окончите работу… Принимаете мои условия?

— Да, условия подходят, — медленно произнес Астров, невольно думая о том, не продешевил ли он, согласившись на предложенное вознаграждение.

— Портрет должен быть готов через две недели, — напомнил Натэр, когда Астров уходил. — Недели через три думаю уехать за границу и там немного полечиться. Да и вообще надоела мне Россия. Я не русский… ничто меня не привязывает. Ликвидирую дела и уеду. Итак, не забудьте, через две недели.

* * *

Астров от Натэра поехал не домой, а в один средней руки ресторан, где в определенное время собирались сливки петербургской богемы.

Там встретил он и толстого, вечно веселого и пьяного Угодова, фельетониста большой бульварной газеты, и длинного, как верста, поэта Вершинина, который очень гордился тем, что печатался в хороших еженедельниках, и многих других.

— Вот он — гордость России, — пробасил Угодов.

— Гордость-то сомнительная, — загадочно улыбнулся Астров, — а шампанским вас угощу, — и, подозвав лакея, торжественно заказал:

— Дюжину шампанского.

— Да ты сегодня при деньгах, — удивился Вершинин.

— Наследство получил, что ли? — предположил Угодов.

— Не все сразу. Дайте вздохнуть, — и Астров рассказал о своем странном приключении.

— Ну, батенька, — выдохнул воздух художник Арельский, — если бы не corpus delicti — состав преступления, в виде изрядной суммы денег, ни за что не поверил бы… Это какая-то сказка из "Тысячи и одной ночи".

Шампанское быстро подняло температуру собутыльников.

— В природе, — говорил Угодов, завладев вниманием, — есть законы. Лицо, которое показал Астров, лицо первобытного человека-зверя. А первобытный человек — наш отдаленный предок. Значит, человек, деспотически вселившийся в этого чудака, имя которого Астров не хочет назвать, и есть его предок.

— Это утопия, — возразил Вершинин, залпом выпивая бокал шампанского.

— Разве жизнь не утопия? — отразил нападение Угодов, — разве вы все здесь, заседающие и пьющие на чужой счет, черт бы вас побрал, нечто большее, чем намеки на реальное? Эх вы, позитивисты.

* * *

Астров работал прилежно, и портрет был готов до положенного срока. За это время он ни разу не виделся с Натэром, не говорил с ним даже по телефону. И его несколько удивляло молчание последнего. 8-го мая, в 12 часов дня, Астров с готовым портретом поехал к Натэру.

Когда извозчик подкатил к подъезду того дома, где жил Натэр, Астров увидел роскошный катафалк и целую вереницу автомобилей и экипажей.

Жуткое предчувствие кольнуло его сердце. Расплатившись с извозчиком, художник с картиной в руке вошел в подъезд.

— Кто умер? — спросил он у швейцара, который с торжественно-серьезной миной то и дело распахивал двери перед новоприбывшими.

— Г-н Натэр, — ответил швейцар, роясь в ящике письменного стола: — письмецо тут они за день до смерти вам оставили… Извольте получить.

Машинально вынул Астров портмоне, дал швейцару рубль, сделал два шага к лестнице, постоял несколько мгновений и медленно пошел к выходу, опустив голову. В дверях он столкнулся с ксендзом, постно-смиренное, бритое лицо которого сразу вернуло его к действительности.

Астров подозвал извозчика и приказал ехать в один ресторан, где днем и ночью играл оркестр. Ему хотелось забыться, опьянеть, погрузиться в хаос согласных, влекущих звуков, ослепнуть от электричества, оглохнуть от пьяного гама, смех и песен. Там он заказал бутылку вина и только после того, как выпил два бокала, распечатал письмо Натэра.

"Астров!

Перед смертью я должен вам сообщить нечто, касающееся и вас, и меня, и портрета, и всех людей. В каждом человеке есть два человека — человек настоящего и человек прошлого. Человек прошлого собирательная величина.

Составные части и его, человека прошлого, по-видимому, не отличаются особенным качеством. Все мои предки были преступниками, и наследственность соединила во мне наиболее низменные элементы их душ. Но перехожу к более важному.

В молодости "человек прошлого" заставил меня совершить несколько крупных преступлений, в том числе одно убийство: теперь он вынуждает меня покончить земные счеты.

Астров, если бы вы знали, как мне тяжело. Сейчас, когда я пишу вам, "он" овладевает мною, меняет лицо, искажает его в отвратительную гримасу. Мне хочется выть в сладострастном страхе, царапать грудь, рвать на себе платье.

Кстати, портрет можете оставить себе, а недостающую сумму вы получите по вскрытии завещания, где я вам оставляю три тысячи. Вместе с портретом я завещаю вам "этого человека", которого прошу нигде не выставлять и беречь, как воспоминание обо мне. Не забудьте — как воспоминание обо мне".

* * *

Слава капризна и легкомысленна, как шаловливый ребенок, сознающий свою миловидность и ускользающий от поцелуя.

Астров, находившийся до знакомства с Натэром в неизвестности, после смерти последнего как-то сразу, без всякой последовательности, пошел в гору и этим был обязан своему странному портрету. Два дня всего висел портрет в зале передвижной выставки, а уже повсюду в обществе, печати, в кругах литераторов и художников шумели толки об Астрове и его