– Курса, – повернулся в сторону корзины Глик. – Здесь она еще не в полную ширину, но все равно велика. Тот берег едва виден. Самая большая река Арданы. А справа – Дара. Здесь она впадает в Курсу. А начинается Дара в самом Сиуине!

– Мне плохо видно! – прошептал Тис, который всю свою недолгую жизнь учился быть неприметным, неслышным и невидимым.

– Подожди, – похлопал ладонью по крышке корзины Глик. – Городок Коркра не самый большой, но на нем есть рыночная площадь, она возле реки, и пока я буду улаживать наши дела, ты сможешь прогуляться с мамой. Только не называй ее мамой, а называй бабушкой.

– Лучше никак меня не называть, – проскрипела Мэтт.

– Я вижу тебя такой, какая ты есть, – подал голос Тис.

– И это не очень хорошо, – покачала головой Мэтт. – Будем надеяться, что в этом маленьком городке нам ничто не грозит.

– Говорят, что здесь очень интересное представление устраивается на рынке, – подал голос Глик. – Якобы маленькая девочка показывает всякие чудеса. Может вызывать дождь и даже молнию!

– Ее родители рискуют… – пожала плечами Мэтт. – Если учетчики Снокиса сочтут это баловством – одно дело. А если серьезным колдовством, можно и в темнице оказаться.

– Баловство, – махнул рукой Глик. – Только над собой и в шаге вокруг себя. Конечно баловство. Она здесь уже чуть ли не месяц. В окрестных деревнях об этом только говорят. Будь это не баловство, давно бы уже сидела в темнице. Не она, так ее родители. Значит так, я остановлю повозку в лошадиных рядах, договорюсь, чтобы присмотрели за ней, и отправлюсь к учетчику. Все разузнаю. Если дело выгорит, сразу же продам лошадь и буду договариваться насчет места на подходящей ладье. В Тэре, конечно, с этим проще, но не хотелось бы там показываться. А вы пока прогуляетесь по рынку. Надо мальчишке хоть ноги размять.

– Мне это тоже не помешает, – с непонятной тревогой произнесла Мэтт.

Они не только успели к началу представления, но еще и смогли привести себя в порядок, и даже увидеть много интересного. Тис во всяком случае облегчился у крашеного охрой портового забора, размял ноги, умылся, встав на прибрежные валуны, подивился на скопище речных судов и даже съел на удивление вкусный снокский пирожок с требухой. После этого он прошелся вместе с Мэтт вдоль конских рядов, всякий раз спрашивая разрешения прикоснуться к теплым лошадиным ноздрям и отламывая от дешевой снокской лепешки по кусочку, чтобы отправить его в лошадиные губы, хотя иногда ему для этого приходилось вставать на носки и тянуться изо всех сил.

– Посолить надо лепешку, – смеялась светловолосая стройная лошадница, лицо которой Тису теперь, когда он пробивался к собственным воспоминаниям из-под пелены, казалось странно знакомым. – Соленое-то они еще жадней будут выхватывать. Не бойся, малыш, пальцы они не откусят.

– Я им откушу! – шутливо скрипела в ответ Мэтт и трясла морщинистым кулачком, вызывая смех и у продавцов, и у покупателей.

Представление должно было начаться сразу за лошадиными рядами. Народ уже толпился у небольшого помоста, разглядеть за спинами зевак ничего было нельзя, но Тису подмигнул пузатый снок, который торговал тут же бочками, и с согласия Мэтт водрузил малыша на одну из них. До помоста оказалось рукой подать. На деревянном возвышении десять на десять шагов стояла светловолосая девчонка лет восьми и смущенно улыбалась. За ее спиной переминался с ноги на ногу высокий худой мужчина той же масти и торжественно обещал, что сейчас его дочь явит чудеса погоды, употребляя свои способности только для развлечения уважаемых горожан и малого заработка, дабы прокормиться и приодеться бедным артистам. Бондарь-снок тут же крякнул, и прошептал на ухо почтенной старушке (так он назвал Мэтт), что, судя по всему ни с едой, ни с одеждой у бедных артистов как-то пока не складывается, хотя упражняются они здесь уже месяц, но дождь и туман девчушка и в самом деле вызывает настоящий, пусть только над собственной головой. Бондарь начал что-то рассказывать о прошлых представлениях, но Тис его уже не слушал. Он почувствовал, что эта светловолосая девчонка и в самом деле что-то может еще до того, как она сотворила хоть что-то. Он встретился с нею взглядом, расплылся в улыбке и едва удержался, чтобы не крикнуть, что он тоже кое-что умеет, к примеру, притвориться камнем или узлом тряпья, а мама обещала, что научит его и другим премудростям, но девчонка погрозила ему пальцем, вздохнула и начала представление. Она соединила ладони, зажмурилась, а потом начала их разводить на манер медлительного рыбака, который смакует собственное хвастовство размером выловленной рыбы. Но с каждой секундой этого плавного движения над головой девчонки, всего лишь в локте над ее светлыми локонами подрастало и темнело маленькое облачко, и к тому времени, когда юная чародейка раскинула руки в стороны, оно уже напоминало клубящийся клок грозовой тучи, и именно из него по хлопку ладоней отца колдуньи на нее и полился легкий дождь.

– Боже мой, – прошептала Мэтт. – Я думала, мало кто умеет это… Это же не морок, а настоящий дождь!

– Точно-точно, – расплылся в улыбке бондарь. – Доски сырые после каждого представления. Как бы ни простудилось дитятко. Не жалеет ее папаша, а мамаши у нее вроде бы и вовсе нет. Смотри-ка, а монетки-то летят в отцовскую шапку, летят!

– Уходим, – раздался за спиной Тиса испуганный шепот Глика. – Уходим. Нэмхэйд здесь! Черный Кр…

– Поздно, – выдохнула Мэтт. – Тис – не шевелись. Глик – присядь, чтобы тебя видно не было. Бондарь – спи.

Тис покосился на окаменевшего, застывшего с открытым ртом снока, удивился незаметности ворожбы, тонко сплела ее мать, так, чтобы не возвысить магическое плетение над талантом юной изготовительницы дождя, и тут же понял, что вовсе незаметного плетения не получилось. На помост за спиной маленькой волшебницы поднимался худой человек. Он был одет в балахон Храма Присутствия, на груди его отсвечивал красным диск, по ступеням и по доскам помоста постукивал черный монашеский посох, который, судя по медной окантовке и медному же навершию, свидетельствовал о высоком ранге священника, но возраст его был не слишком велик. Во всяком случае ни в коротких волосах, ни в щетине на скулах не было видно даже и намека на седину.

– Что здесь… – начал было говорить сухим и резким голосом священник, как вдруг замолчал и уставился на Тиса, и тот, чувствуя, что холод пронизывает его до костей, вдруг понял, что еще до этого взгляда он уже накинул на себя пелену тряпья, и ничего этот самый Нэмхэйд, даже если это и в самом деле был он, не может разглядеть на высокой бочке кроме узла из ветхой ткани, в котором можно найти что угодно, но уж конечно не маленького мальчика, которому полгода назад всего лишь исполнилось пять.

– Сейчас… – странным голосом, как будто сейчас, сию минуту ему было нужно разорвать тягостное сновидение, пробормотал священник, и приложил пальцы к вискам.

Он словно забыл о том, зачем поднялся на помост. Отчего-то его внимание привлекла не маленькая кудесница, а бедолага бондарь с открытым ртом в толпе, древняя старуха рядом с бочкой у его плеча и узел тряпья, на который она положила руку. Неужели настоящая лесная ведьма на окраине Коркры, возле которой и лесов-то уже не осталось? Или тайный враг под наведенной личиной? И что за ворожба прилетела с той стороны, уж никак не меньшая, чем та, которую являла с помоста маленькая светловолосая красавица. И что задумала сама циркачка?