Позорное убийство Цезаря в том же году помешало реализации североафриканского проекта, но в 29 году Август уже был готов к тому, чтобы заняться им всерьез. Судя по наброскам, город замышлялся грандиозный. Планировка улиц отличалась необычайной правильностью и точностью. Каждый квартал имел размеры 120 на 480 римских футов (35,5 на 142 метра), составляя в точности одну сотую стандартного римского земельного надела. Административный и религиозный центр создавался на вершине Бирсы, бывшей цитадели старого пунического города. Вершину холма украшали великолепные монументальные здания, базилика, храмы и форум. Новый город должен был символизировать не только могущество Рима, но и единство прежде враждовавших народов. Карфаген возрождался как Colonia Iulia Concordia Carthago, Карфагенская колония Юлия и Согласия — административная столица римской провинции Проконсульской Африки. Хотя и другие римские колонии были названы в ознаменование согласия, возрожденного кланом Юлиев, Карфаген, должно быть, вызывал особый душевный отклик в сердцах римлян[393].

Парадоксально, но восстановление Карфагена потребовало более основательного разрушения древнего пунического города, чем совершенного Сципионом в предыдущем столетии. Для возведения монументальных зданий была срезана вся макушка холма и сооружена огромная платформа, на которой строилась центральная часть города. Свыше 100 000 кубических метров руин и породы были снесены на склоны Бирсы. На склонах холма римляне возвели подпорные стены и террасы, на которых впоследствии планировалось строить жилые кварталы. Новый римский Карфаген стал наглядным свидетельством стремления режима императора Августа к согласию и примирению. Под новым городом навсегда были погребены последние напоминания о грозном противнике.

Примерно в то же самое время, когда строился новый Карфаген, римский поэт Вергилий Марон писал свой шедевр, эпическую поэму «Энеида». Хотя его и нельзя назвать раболепным приверженцем режима Августа[394], в произведении можно найти немало деталей, созвучных пропаганде деяний императора. Человеку, пережившему кошмары войны, свойственно надеяться на то, что при умном диктаторе наступит новый золотой век, а именно это, собственно, и было обещано громогласно режимом Августа. В «Энеиде» пересказывается знакомая история о нелегком путешествии Энея из Трои в Италию, где ему уготовано стать прародителем римлян. Но уже в начале поэмы мы понимаем, что Карфаген будет играть в этой истории более значительную роль, чем та, которую отводила ему традиция:

Пунические войны автора не особенно заинтересовали, но поэма тем не менее напоминает сиквел (или приквел) к известному повествованию о конфликте Энния.[395] Как и в произведениях Невия и Энния, в «Энеиде» вражда между Карфагеном и Римом предопределена богами, и у каждой из сторон имеется небесный заступник: Юнона покровительствует карфагенянам, а Венера, мать Энея, — троянцам. Однако «Энеида» существенно отличается от предыдущих римских поэтических эпосов. Вергилий дает новое и драматичное представление о предыстории этой вражды: роковой любви Энея и Дидоны, основателей римской и карфагенской рас. Хотя нечто вроде встречи между ними упоминается и в эпической поэме Невия, тему любовной связи впервые осветил Вергилий.

В первой книге «Энеиды» троянские беженцы покидают свое порушенное отечество, и их корабли попадают в жуткий шторм, устроенный зловредной богиней Юноной. Уцелевшие троянцы оказываются на берегу Северной Африки, где им помогают другие беженцы с Востока — карфагеняне. Венера, опасаясь, что карфагеняне могут причинить зло сыну, посылает Купидона к Дидоне с заданием влюбить в Энея царицу, которая после убийства мужа отвергала всех претендентов на ее сердце. Юнона, желая помешать Энею и троянцам исполнить свое предназначение в Италии, предлагает Венере поженить ее сына с карфагенской царицей:

Венера соглашается, дабы обеспечить безопасность сыну, хотя и знает о пророчестве Юпитера, что Эней непременно прибудет в Италию и станет основателем римского народа. Во время охоты буря умышленно отделяет Энея и Дидону от остальной группы, и они предаются любви в пещере.

Конечно, аудитории Вергилия уже известно: несмотря на любовь основателей двух наций, кровавый конфликт неизбежно вспыхнет между карфагенянами и римлянами. Поэтому он заставляет нас задуматься: а что, если бы Эней и троянцы остались в Карфагене и основали здесь свою родину? Вергилий даже наряжает будущего основателя Рима в накидку, пылавшую пурпуром тирским, вышитую золотым узором, и поручает ему направлять строительство города, который превратится в злейшего врага Рима. Поэт не исключает и того, что основание Рима вообще могло не состояться, если бы его герой задержался в Северной Африке:

Разве о внуках своих, о Лавиния пашнях не помнит?,[396]