Он сказал, что, как и Его Величество, ужасно расстроен и поражен, потому что после Его Величества она была для него самым уважаемым человеком из всех живущих. Он попросил у короля разрешения молиться за нее. Он любил ее за то, что она, как он полагал, любила Бога и следовала Священному писанию. Он быстро добавил, что теперь, конечно, те, кто любит Бога, должны ее ненавидеть, потому что она осквернила Божьи заветы.

Бедняжка Крэнмер был ужасным трусом. Он ушел от короля в страхе и дрожал после этой встречи несколько недель. Он хотел бы, чтобы его отвага была такой же беззаветной, как и его вера. Что будет, если он, которому покровительствовала королева и долг которого был встать на ее защиту, попадет в Тауэр! Люди, занимавшие высокие посты, падают очень низко. Он вспомнил о девушке, которую любил и на которой женился, когда учился в Нюремберге и увлекался теорией Лютера. Он бросил эту девушку, потому что его отозвали домой и предложили пост архиепископа Кентерберийского. Сердце его разрывалось, когда он прощался с ней. Она была такой милой, так к нему привязалась. Но Генрих считал, что священники не должны иметь жен. Как бы он отнесся к священнику, у которого есть жена? И он бросил ее ради Генриха, ради того, чтобы стать архиепископом, пожертвовал любовью ради высокого положения при дворе. А что если теперь он с этого места свалится в подземную темницу Тауэра? А из Тауэра очень легко попасть на эшафот!

Генриху было приятно поговорить с Крэнмером. Крэнмер, как и он сам, считал, что справедливость должна быть восстановлена.

– Если она поступила плохо, Бог должен покарать ее рукой Вашего Величества, – сказал ему Крэнмер.

– Бог должен покарать ее, – повторил за ним Генрих. – Хотя я и полагаю, что она еще сможет доказать, что невиновна. Я хочу сказать вам, что у меня нет никакого желания снова жениться, если мой народ не заставит меня это сделать.

– Аминь, – сказал Крэнмер, стараясь всем своим видом показать, что он вовсе не думает о Джейн Сеймур и о том, что, как ему сообщили, она уже ждет ребенка.

Генрих похлопал архиепископа по плечу, назвал его своим лучшим другом, а Крэнмер пожелал, чтобы все эти грустные события не помешали королю постоянно думать о Боге.

– Наоборот, мой дорогой Крэнмер, я все больше обращаюсь к Богу.

Крэнмер покинул короля в лучшем настроении, чем пришел к нему, а король получил облегчение от этого визита.

Он позвал своего сына, молодого герцога Ричмонда, и обнял его.

– Я испытываю сегодня к тебе особенно нежные чувства, – сказал ему король.

Даже говоря это, он думал об Анне. Как часто она унижала его! Как часто выводила из себя! И она смеялась над ним в объятиях своих любовников… Норриса… Вестона… Их лица предстали перед его глазами, а за ними стояла Анна, смеющаяся и надменная.

Он крепко обнял своего сына. Чувство жалости к себе самому вызвало у него слезы на глазах.

– Вы сегодня очень взволнованы, Ваше Величество, – заметил юноша.

Генрих не удержался и всплакнул. Он вспомнил, что, когда собирался во Францию и хотел оставить Анну править вместо себя, говорили, будто она думала освободиться от Марии. Ходили даже слухи, что она хотела ее отравить.

Он крепко прижал юношу к груди.

– Ты, а также твоя сестра Мария, должны благодарить Бога за то, что вам удалось избежать мести этой проклятой зловредной шлюхи, пытавшейся отравить вас обоих! – заявил он.

Анна пребывала в отчаянии. Ужасные дни следовали один за другим. С ней день и ночь находились две женщины, которых она ненавидела, зная, что они ее враги. Они были подосланы по приказу короля и выполняли роль служанок. Это были миссис Козинс, шпионка и сплетница, и ее тетка, леди Болейн, жена дяди Анны, сэра Эдварда. Она всегда завидовала своей племяннице, с самого рождения Анны, когда все говорили, какая она хорошенькая и умненькая девочка. Эти двое, по приказу Кромвеля, утомляли ее своими постоянными вопросами, стараясь заставить признаться в том, что у нее были любовники и что она изменяла королю. Они были некрасивыми женщинами с лживыми глазами, которым очень нравилось то, что им было поручено, и которые получали удовольствие, видя страдания королевы. Каждое замечание, сказанное королевой, передавалось в искаженном виде, чтобы показать, что она виновата. Именно этого и хотел Кромвель, поэтому эти две женщины его вполне устраивали. Те же леди, которых Анна хотела бы видеть рядом с собой, к ней не допускались. Ей хотелось бы поговорить с Маргаритой Ли и Марией Уайатт, со своей сестрой Марией, с Мэдж. Так нет же, за ней следовали по пятам, куда бы она ни направлялась, эти две отвратительные фурии или леди Кингстон, такая же холодная, как и ее муж, и не испытывавшая к королеве ни капли жалости. Дело в том, что жена констебля Тауэра видела много горя и привыкла к нему. У нее не осталось жалости для той, которая до того, как судьба ее так сильно ударила, получала от жизни много удовольствий.

Но кое-какие слухи все-таки доходили до Анны. Ее брат был арестован. За что? Его обвинили в кровосмешении! Но это возмутительно! Как они могут говорить такое! Это чепуха! Шутка! Они не смогут сделать Джорджу ничего плохого. Он ни в чем не виноват перед королем.

– Я была глупой, беззаботной и любила лесть. Я была тщеславной и безрассудной… Но мой любимый брат, что ты сделал? Ты только помогал мне! Пусть я умру, но ты не должен из-за меня страдать.

Лицемерки, находившиеся с ней, кивали, запоминая, что она говорила. Выбросив слово здесь, фразу там, они передавали Кромвелю сведения, которые его устраивали.

– И Уайатт здесь, в Тауэре! – возмущенно восклицала Анна. Она плакала, называя его милым Томасом, и вспоминала прекрасные дни детства, проведенные вместе.

– А Норрис! Говорят, он обвинил меня… Я никогда этому не поверю! Норрис не предаст меня!

Она не могла поверить, что Норрис ее предал! И Кромвель рассуждал, что если она не может поверить в это, значит, признает себя в чем-то виноватой.

Когда она была очень расстроена, они делали вид, что успокаивают ее, стараясь завлечь в западню.

– А как же джентльмены, сидящие в Тауэре? Кто-нибудь заботится о них, стелет им постель? – спрашивала она.

– Нет, постели им не стелет никто, – отвечали ей эти женщины, а потом передавали Кромвелю, что она очень печется о своих любовниках.

– Обо мне будут писать баллады, – сказала она однажды и неожиданно улыбнулась. – Но никто не может так хорошо писать стихи, как Уайатт.

– Она восхищалась Томасом Уайаттом, – доносили Кромвелю его шпионки.

Она горько плакала, жалея свою дочь.

– Что станет с ней? Кто будет о ней заботиться? Я чувствую, что смерть моя близка, потому что знаю, кого король посадит на мое место. А он не может взять себе новую королеву, пока жива старая. Что станет с моей девочкой? Ей еще нет и трех лет, она такая маленькая. Смогу ли я увидеться с ней? Пожалуйста, попросите об этом. Разве вы не понимаете, как хочется матери увидеть своего ребенка в последний раз?.. Но нет, не делайте этого. Я не хочу, чтобы ее сюда приводили. Что она подумает обо мне! Я буду плакать и испугаю ее. А я не смогу не плакать, потому что судьба ее меня беспокоит. Она еще такая маленькая. Как она будет жить одна в этом жестоком мире! Не говорите никому, что я хочу видеть свою девочку.