– А кто он?

– Бандит, убийца и сволочь. Пойдем, я тебя выведу отсюда.

Виталий вышел на улицу и подумал о том, что вполне может успеть в «Узбекистан».

Он сделал первый шаг, и из «победы», стоящей напротив отделения, вышли двое в одинаковых синих пальто и серых шляпах.

– Гармаш? – спросил один.

– Да.

– Виталий Иванович?

– Да.

– МГБ. – Человек в шляпе достал удостоверение. – Быстро в машину и не дергайся.

– Что, ребята, – крикнул курящий у входа муровский опер, – опасного шпиона заловили?! Помощь не нужна?

– Сами справимся, – буркнул шляпа.

Все произошло настолько неожиданно, что Гармаш не успел испугаться.

«Победа» въехала в раскрывшиеся железные ворота и остановилась у небольшой двери с глазком.

Один из эмгэбэшников нажал звонок, и они вошли.

Дверь захлопнулась. На долгие годы.

Его вели коридорами, совсем обычными, как в любом учреждении, и люди на пути попадались похожие на многочисленных советских служащих, они уступали дорогу, и на лицах у них не было любопытства, обычная рутинная скука.

Его ввели в большой, ярко освещенный кабинет, в нем было пять человек в штатском.

– А, Гармаш, – сказал хозяин кабинета, невысокий худенький человек.

Он встал из-за стола, взял в руки тоненькую папку.

– Конечно, МУР подгадил нам, но ничего, на тебя и твоих дружков вполне хватит. Во внутреннюю тюрьму его.

– За что? – только и смог спросить Гармаш.

– А ты не знаешь? К нам просто так не попадают. К нам привозят только контрреволюционеров. Уведите его.

Потом Виталий узнал, что этот невысокий человек был полковником Герасимовым, начальником особой следственной части УМГБ Москвы.

– Все из карманов на стол… Так… Снять пиджак и рубашку… Так… Поднять руки… Рот открой… Да шире, слышишь?.. Так… Можешь захлопнуть… Снять брюки и трусы… Так… Раздвинуть ягодицы… Так… Одевайся… Опись готова… Подпиши… Ручка… Деньги… Записная книжка… Часы… Все на месте… Шнурки вынули, галстук и брючный ремень изъяли.

Оперативников в шляпах не было, конвоировали сержанты-сверхсрочники в шерстяных зеленых гимнастерках с голубыми погонами МГБ.

Ночь в боксе. В каменном мешке, стоя. Затекли ноги, появилось чувство страха. Не от того, что происходит, а от неизвестности. От непонятной тоненькой папки, от слов «контрреволюция», от ощущения своего бессилия.

Он все же задремал, стоя, как лошадь, и разбудил его шум открываемой двери.

– Смотри, спал, – удивился надзиратель. – Пошли.

Ноги затекли, но с каждым шагом они вновь наливались силой.

Коридор. Дверь. Лестница вниз. Снова дверь. За ней вторая, решетчатая. Коридор. Железные двери.

– Стоять! Лицом к стене!

Лязгнул замок.

– Заходи.

Камера три на пять. Кровать. Параша. Стол. Табуретка.

Дверь захлопнулась.

Через час принесли завтрак, кашу из неведомой крупы, кусок черного хлеба, кружку якобы чая и два куска сахара. Страна, строящая социализм, не собиралась сытно кормить своих врагов.

При шмоне ему оставили сигареты. Две мятые пачки «Дуката», одна полная – десять штук, вторая початая – шесть. Виталий понял первую заповедь – курево надо экономить.

Неделю его не вызывали на допрос. Неделю он ел вонючий тресковый суп на обед и непонятную кашу на ужин. Неделю он надеялся, что тот невысокий худенький человек во всем разберется и выпустит его. И эта одиночка и яркий, днем и ночью, слепящий свет здоровенной лампы останутся в прошлом.

Однажды дверь открылась, и надзиратель скомандовал:

– На выход.

И опять коридоры, двери и команда «стоять».

Сержант постучал и доложил:

– Арестованный для допроса доставлен.

Обычная комната, стол, шкаф, стулья.

За столом – молодой человек, в аккуратном бостоновом костюме.

– Здравствуйте, Виталий Иванович. Садитесь. Я – ваш следователь капитан Жарков.

Он сел.

– Хотите курить? Берите мои папиросы. Я знаю, что сигареты у вас кончились. Но в тюрьме есть ларек, при обыске у вас изъяли сто двадцать рублей, на них вы можете покупать папиросы в тюремном ларьке. Сначала давайте запишем ваши установочные данные. Итак, фамилия, имя, отчество, год и место рождения.

– Но я же ни в чем не виноват.

– Невиновных к нам не привозят. А моя задача – разобраться объективно в этой непростой ситуации.

И начался первый, многочасовой допрос.

– При обыске в вашей квартире мы обнаружили два ствола, вальтер и браунинг. Это ваше оружие?

Следователь положил на стол два пистолета.

– Это именное оружие моих родителей. Матери и отца. Вы же видите, на рукоятках еще остались следы наградных пластин.

– Значит, не ваше. Так и запишем. Ну а теперь перейдем к вашей активной контрреволюционной деятельности.

Первый допрос закончился ничем. Виталий не смог убедить следователя, что все происходящее – чудовищная ошибка, а Жарков не получил вожделенной подписи под протоколом.

Следующий допрос начался с вопросов:

– Вы знаете Ускова?

– Да.

– Шорина?

– Да.

– Левина?

– Да.

Далее следовало перечисление еще десяти неизвестных фамилий.

– Этих не знаю.

– Знаете, только не хотите говорить.

– Не знаю.

И снова в камеру.

Два шага до одной стены, два – до другой. Виталий сочинял стихи. Пытался навсегда запомнить их. И они откладывались в памяти, врезались навечно, потом в лагере он запишет их на бумаге.

Вопросы, вопросы, вопросы,

Зачем, почему и в связи,

Кружатся допросов колеса

Вокруг лубянской оси.

Вопросы, как гвозди Голгофы,

Пробили все ночи и дни,

И даже лубянские профи

Не знают ответа на них.

Но в этом Виталий Гармаш ошибался. Офицеры особой следственной части точно знали ответы на все вопросы. И они решили их подсказать двадцатилетнему несмышленышу.

Однажды, когда он заснул, его разбудили и повели на допрос.

На этот раз Жарков не жал на него. Расспрашивал о жизни, об увлечениях. Читал его стихи, изъятые при обыске.

– Ты каких поэтов любишь? – спросил он.