региональными державами. Соперничество между «старыми» и «новыми» империями неизбежно вело к вооружённому столкновению. Этого столкновения ждали уже начиная с 80-х годов XIX века. Германия, Япония и другие державы, опоздавшие к разделу мира, но накопившие мощный военно-промышленный потенциал, стремились исправить положение с помощью силы. «Старым» империям, к числу которых относилась теперь и Россия, надо было защищаться. Дипломатам несколько раз удавалось отсрочить войну, но предотвратить её было не в их силах.

Между тем, для России, отстававшей в экономическом развитии от своих более динамичных соперников, но всё ещё сохранявшей серьёзную военную силу, выгодно было именно приблизить конфликт. Агрессивное поведение русского правительства на Дальнем Востоке в 1904 году, приведшее к столкновению с Японией, а затем на Балканах в 1912 и 1914 годах, обострение отношений с Австро-Венгрией, ставшее, в конечном счёте, толчком к мировой войне, — это были отнюдь не случайные ошибки царской дипломатии.

Война обернулась катастрофическими военными поражениями, потрясшими до основания не только государство, но и общество. После трёх лет непрерывных военных неудач, потеряв более миллиона человек убитыми, русская армия из силы, являвшейся традиционной опорой режима, превратилась в деморализованную массу, легко воспринимающую революционную пропаганду. Царизм рухнул, казалось, погребя под своими обломками саму Россию. Буржуазия пережила самодержавие всего на несколько месяцев. Отсталый капитализм и царская бюрократия оказались обречены на совместную гибель: друг без друга выжить они уже не могли.

Буржуазия не смогла построить новый порядок на руинах старого, не могла предотвратить социальный, экономический, политический хаос. Короче, она так и не стала полноценным правящим классом.

Демократическая республика, возникшая на руинах царизма, не смогла продержаться и года, на смену ей пришла «республика Советов», порождённая революционной стихией в гораздо большей мере, нежели политической волей победившей большевистской партии. Другое дело, что и «республика Советов» не могла долго существовать в своей первоначальной форме, уступив место партийной диктатуре большевиков. «Власть Советов» сделалась «советской властью».

Перенос столицы из Петрограда в Москву и переезд правительства в Кремль символически подвели итог целому периоду русской истории, начавшемуся с Северной войны Петра Великого и завершившегося поражением в Первой мировой войне. Двухвековая стратегия интеграции России в капиталистическую миросистему породила, в конечном счёте, революцию, направленную как против петербургской России, так и против всей миросистемы, частью которой был русский царизм.

Подводя итоги революции, Ленин писал: «Что если полная безвыходность положения, удесятеряя тем силы рабочих и крестьян, открывала нам возможность иного перехода к созданию основных посылок цивилизации, чем во всех остальных западноевропейских государствах?»[637]. Действительно, и сама революция, и приход к власти партии большевиков, возглавляемой Лениным, были следствием кризиса миросистемы и краха российских элит, вписанных в эту систему.

Большевизм

Марксисты-большевики с их чёткой организацией и верой в свою историческую миссию оказались, по существу, единственной партией, способной навести порядок в стране, переживающей распад экономической и социальной системы. Большевики, в отличие от меньшевиков, были не просто идеологически более радикальным крылом социал-демократии (идейный радикализм был свойствен и многим меньшевистским лидерам). Их сила состояла как раз в способности действовать в интересах своей социальной базы, не задумываясь о тонкостях теории. Действовать быстро, зачастую жестоко.

Социал-демократия в России с самого начала представляла как бы альтернативный вариант модернизации. Если либералы пытались опереться на относительно цивилизованную часть верхов, то марксисты находили поддержку в наиболее современной части низов — промышленных рабочих в крупных городских центрах и городской интеллигенции. Данные социальные слои, будучи порождены развитием промышленности и распространением европейских форм культуры, одновременно не были связаны, в отличие от буржуазии, со старым режимом, а следовательно, в гораздо большей мере были готовы возглавить новую модернизацию.

Это объясняет как сильные, так и слабые стороны большевистской политики. С одной стороны — решительную защиту интересов города, с другой — недоверие и враждебность к патриархальной деревне. Потребовалось около года Гражданской войны, сопровождавшейся на первых порах тяжёлыми поражениями для большевистских сил, чтобы новое правительство увидело в мужике не дикаря, которого надлежит цивилизовать, если надо — с помощью пушек и пулемётов, а союзника в социальной революции. Большевики были партией города, их власть с первых же месяцев была не столько «диктатурой пролетариата», направленной против поверженной буржуазии, сколько диктатурой города над деревней.

Приход большевиков к власти был вполне закономерен. Отсюда, однако, не следует, будто сами большевики были вполне готовы к власти. Четыре года небывало жестокой Гражданской войны, экономическая разруха и социальный хаос в стране в значительной мере дезорганизовали стан победителей. Экономическая политика партии Ленина и Троцкого в 1917–1919 годах была скорее реакцией на сложившиеся обстоятельства, нежели осуществлением какого-то заранее сформулированного и продуманного проекта.

Известный большевистский экономист Е.А. Преображенский подчёркивал, что национализация промышленности в условиях разрухи была в значительной степени вынужденной мерой. О том же писал и Покровский. В самом деле, распад рынка и стремительный рост цен на продовольствие сделали любое промышленное производство нерентабельным. Как отмечал Преображенский, «бывали случаи, когда коммерческая стоимость продукции была ниже даже зарплаты»[638]. В таких условиях частная промышленность существовать не может, и производство должно было перейти к хозяину, который не просто не нуждался бы в прибылях, но мог бы работников ещё и подкармливать. Таким хозяином могло быть только государство. Национализация оказывалась единственным способом сохранения национального технологического и производственного потенциала, сохранения кадров. В свою очередь, принудительное изъятие хлеба в деревне становилось единственным способом сохранения городов. Неслучайно первые проекты подобного рода были предложены ещё при царском правительстве, когда стало ясно, что привычный хозяйственный механизм дезорганизован войной, а снабжение городов продовольствием под угрозой. Ни царская администрация, ни продержавшееся несколько месяцев Временное правительство на это не решились, и это в значительной мере предопределило их гибель. Власть оказалась в руках у единственной партии, которая, не испытывая ни малейших колебаний, готова была изъять продовольствие.

Позднее либеральные советские историки и публицисты не раз обрушивались на политику «военного коммунизма» 1918–1920 годов, видя в ней прообраз сталинского террора или просто порождение утопических фантазий. Между тем, работа Ленина «Очередные задачи советской власти», написанная сразу после того, как большевиками было сформировано их первое правительство, доказывает, что «военный коммунизм» вовсе не планировался заранее. В начале 1918 года Ленин всё ещё надеялся, что удастся навести порядок в экономике, опираясь на рыночные методы, аналогичные тем, что были применены большевиками позднее, в 20-е годы. Но эта попытка закономерно провалилась. Система денежного обращения окончательно рухнула, спрос на промышленные товары (за исключением, разумеется, оружия) упал до минимума, торговый обмен между городом и деревней стал невозможен.