Юлиан едва ли был впечатляющим командиром. Нескладный и несколько неуклюжий, он никогда в жизни никем не руководил и подвергался осмеянию при дворе. Хаос на Западе отпугнул даже такого опытного военачальника, как Констанций II, и похоже, требовались годы, чтобы исправить положение. Никто не возлагал особенных надежд на нового цезаря, серьезного и замкнутого.

Обряженный в неудобную военную форму, бывший студент собрал свои книги и 1 декабря 355 приступил к своей малообещающей миссии. Против всех ожиданий, он стал прекрасным полководцем. За пять лет военной кампании он усмирил провинцию, взял двадцать тысяч готских пленников, вытеснил варваров и даже четырежды пересек Рейн, чтобы громить алеманнов на их собственной территории. Отослав захваченного германского короля, закованного в цепи, в Константинополь, на зиму победоносный младший император вернулся в Париж.

Такие отважные подвиги были последним, о чем хотел бы слышать Констанций II. Юлиан покинул его неуклюжим студентом, тихим, не представляющим угрозы юнцом, над которым потешался весь двор, но каким-то чудом превратился в опытного полководца и руководителя, которого обожала и армия, и местные жители. Он не выказал никаких признаков неповиновения, но Констанций II в свое время повидал слишком много претендентов, чтобы просто расслабиться и ждать предательства. Чем скорее эта новая угроза будет устранена, тем лучше. Объявив, что нуждается в деньгах и войсках Юлиана для кампании против Персии, Констанций II в письме потребовал от своего кузена, чтобы он собрал налоги с Галлии и немедленно передал половину своих войск для кампании в Персии.

Требования императора достигли Юлиана зимой 359 года и были встречены с ужасом и недоверием. Многие из солдат Юлиана вступили в кампанию под прямым условием, что их никогда не отправят на восток, и мысль о том, чтобы пройти тысячи миль и сражаться под другими знаменами, в то время как их семьи будут подвергаться набегам варваров, вызвала странный бунт. Окружив ночью дворец Юлиана, солдаты провозгласили его августом и умоляли бросить вызов Констанцию II.[17] После объявления о том, что Зевс дал ему знак, Юлиан наконец согласился. Поднимая его на щитах по старому германскому обычаю, солдаты охрипли от крика, снова разрывая римский мир между двумя правителями.

Миру не суждено было долго оставаться расколотым. Действия Юлиана очевидно означали войну, поэтому он прекратил притворяться христианином и разослал во все крупные города Греции и Италии манифесты, в которых объявлял о своем намерении возродить язычество. Вести об ужасающем отступничестве разлетелись по всему Западу, но не достигли Тарса, где Констанция II сразила серьезная болезнь. Юлиан исключительно удачно выбрал время для своего мятежа. Констанций великодушно назвал Юлиана своим наследником и распустил врачей. Несколько дней спустя сорокалетний император умер, и бразды правления в Римской империи снова перешли к язычнику.

Юлиан услышал о смерти своего кузена, когда был на адриатическом побережье, и поспешил в столицу так быстро, что возникли слухи, будто у его колесницы выросли крылья. Первый император, рожденный в Константинополе, прибыл в свой родной город 11 декабря и был встречен громоподобными приветствиями. Почти все население города высыпало на улицы и шумно приветствовало Юлиана, по свидетельству очевидца — «как если бы он спустился с небес».[18] Сенаторы спешили поздравить его, в то время как ликующая толпа заполонила улицы, веселясь и аплодируя. О новом молодом императоре большинство из них знало только по слухам, шепотом рассказанным историям о его военных успехах, что просочились с пограничья. Уверенно шествующий по городу, он при первом взгляде казался похожим на самого Юлия Цезаря, вернувшегося, чтобы повести империю к новому Золотому веку.

Впрочем, вид с трона вовсе не был таким радужным. Куда бы Юлиан ни посмотрел тем ярким декабрьским днем, повсюду он видел пороки, распутство и безусловный упадок. Во время правления сыновей Константина расцвело безудержное взяточничество, чревоугодие и разнообразные злоупотребления. Имперские должности покупались и продавались с пугающей легкостью, и даже армия размякла и потеряла дисциплину. Нарочитое выставление напоказ благополучия скрывало упадок за роскошным фасадом, внешняя эффектность заменила собой эффективность.

Убежденному реакционеру Юлиану было нетрудно увидеть источник всех бед империи.[19] Август носил простые одежды и назывался «первым гражданином». Теперешние императоры расхаживали в шелковых одеяниях, расшитых драгоценностями, и скрывались от своих людей за евнухами и клубами благовоний. Когда-то они обсуждали со своими полководцами вопросы завоевания мира, а теперь проводили время с поварами, обсуждая все более замысловатые кулинарные изыски. Хуже всего было то, что они отбросили старые римские военные добродетели долга и чести и приняли христианство с его женскими чертами мягкости и всепрощения. Не удивительно, что и императоры, и армия стали слабыми и изнеженными. Осмотрев Большой дворец Константинополя, Юлиан основательно проредил надоедливую прислугу, сотнями увольняя цирюльников, поваров, управляющих и домашних слуг, которые избаловали его предшественников на троне.

Впрочем, эти судороги были только симптомами упадка империи. Настоящим источником заразы, как это представлялось императору, было христианство. Гонения очевидно не возымели действия в прошлом, и он не видел в них необходимости и теперь. Внутренние распри десятилетиями истощали церковь, и все, что ему нужно было теперь сделать — это позволить распрям уничтожить ее окончательно. Издав эдикт о веротерпимости, Юлиан предложил всем ссыльным христианам вернуться в их дома, и приготовился смотреть, как арианская и никейская группировки растерзают друг друга. Он был уверен, что язычество — более совершенная религия, и если дать людям возможность выбирать, они добровольно вернутся к ней. После скорого снятия запрета на языческие обычаи, он объехал всю империю, заново открывая храмы и совершая столько жертвоприношений, что его пораженные подданные прозвали его «Мясником».

Все было напрасно. Язычество, о котором у его бывших адептов остались только тусклые воспоминания, истощило свои силы, и никакие государственные поощрения не могли вернуть его. В нетерпении Юлиан решил усилить давление и объявил, что при назначении на государственную службу предпочтение будет отдаваться язычникам, а не христианам. Когда это не возымело желаемого эффекта, он объявил, что применение силы против христиан не будет наказуемо. После того, как над несколькими епископами была свершена расправа, император обострил конфликт еще сильнее, запретив христианам преподавать в государственных школах.