— А, ждем, ждем. Скорее бы уж танки подошли… И снова заправил за уши роговые оглобли, склонился над десятиверсткой:

— Простите. Замполит ознакомит вас с обстановкой… Из сбивчивого рассказа замполита, из доносившихся обрывков разговоров я понял, что положение у корпуса, мало сказать, трудное.

Спросил о газетах.

— Здесь была вчерашняя, а сегодняшней тоже не видели.

Кто-то протянул мне «Правду» за 22 июня. Я посмотрел на заголовки: «Народная забота о школе», «Свобода и необходимость», «Все колхозы района будут иметь навозохранилища», «Гастроли украинского театра им. Франко в Москве», «Школы для матерей», «Дома для железнодорожников», «Ленинградская общегородская лермонтовская выставка»… Какое все близкое, дорогое и как все это уже далеко. Газета, печатавшаяся около полутора суток назад, в час, когда фашистские бомбардировщики разворачивались над Дрогобычем, казалась реликвией отступившего в прошлое мирного времени.

Как условились, я должен был ждать здесь Рябышева. Посмотрел на часы. Семнадцать тридцать. Присел вместе с Балыковым в углу, чтобы никому не мешать. Балыков прислонился к стене и сразу уснул. Он спал, откинув голову, не чувствовал, как впился в шею ворот гимнастерки. Я расстегнул ему верхнюю пуговицу и позавидовал его умению спать в любом положении и при любых обстоятельствах. За двое суток мне не удалось вздремнуть и пяти минут…

Прошло больше часа, а Рябышева все не было. В подвал спустился раненный в голову и в руку подполковник из оперативного отдела. Гимнастерка висела на нем окровавленными клочьями, оборванная портупея болталась на ремне. Он вернулся с передовой. Докладывал командиру сидя, после каждой фразы прикладывался к плоскому котелку с водой. Из доклада я понял, что шоссе, по которому мы недавно ехали, перерезано противником. Вражеские мотоциклисты устремились на Львов.

С поразительной быстротой менялась, вернее говоря, ухудшалась обстановка. Что сейчас в Дрогобыче? Где дивизии? Куда девался никогда не опаздывающий Рябышев?

Смутная тревога становилась все острее. Откуда Дмитрию Ивановичу знать, что шоссе перерезано, — ничего не стоит угодить прямо к немцам.

Вдруг погас свет. В подвале воцарился мрак.

Тогда еще не родилась «катюша» — неприхотливая фронтовая лампа из снаряда любого калибра — от изящной гильзы 37-миллиметровой зенитки до солидного гаубичного стакана. Много позже научила нас война обыкновенную гильзу заливать бензином, сдобренным солью, засовывать туда лоскут шинели или кусок байковой портянки, зажимать конец стакана и безотказно пользоваться этим немудрящим осветительным прибором.

…Штабные долго искали свечи, посылали проклятья какому-то Бондаренко, который никогда ничего не кладет на место.

В темноте проснулся Балыков и никак не мог взять в толк, где мы и что происходит.

Наконец прибежал писарь, который догадался попросить свечи у жившего по соседству ксендза.

Я чувствовал себя словно в западне — и уйти нельзя, ведь Рябышев приказал здесь ждать его, и оставаться невозможно.

Около полуночи по лестнице кубарем скатился красноармеец:

— Танки!

В штабе поднялась суматоха. Мы с Балыковым выбежали наверх. Действительно, метрах в тридцати от костела с включенными фарами шли немецкие танки и мотоциклы.

Между разведкой и главными силами, подумал я, должен быть зазор. Попробуем проскочить.

В саду разыскали «эмку». Кучин, ничего не подозревая, не слыша обстрела и бомбежки, спал сном праведника. Михаил Михалыч с трудом растолкал его.

Когда прошла разведка и улица снова погрузилась в темноту, мы выехали на площадь, круто повернули направо в какой-то переулок, потом в другой, третий. Минут через двадцать оказались на южной окраине Яворова. Долго кружили, пока нашли дорогу, соединяющую Яворов с Перемышльским шоссе. Но ехать этой дорогой было опасно. Ориентируясь по компасу, стали петлять полями, перелесками, придерживаясь направления на юг. Где-то там должен был сосредоточиваться корпус.

Уже рассвело, когда мы сквозь деревья заметили несколько танков БТ охранение дивизии Герасимова. А через полчаса я увидел на поляне и Рябышева. В расстегнутом кожаном пальто, без фуражки, он стоял под деревом возле рации. Скуластое лицо его, растрепанные ветром седые волосы, бархатный воротник реглана — все было серым от густого слоя пыли.

— Не чаял, Дмитрий Иваныч, что свидимся!

— Да и я, милый мой, начал сомневаться. Вот приказ новый, — Рябышев горько усмехнулся. — Не то, чтобы вовсе новый. Скорее даже старый — сосредоточиться восточнее Львова, в районе Броды.

4

Что и говорить — странно складывалась судьба нашего корпуса в первые дни войны. Другие приграничные соединения, истекая кровью, пытались сдержать напор врага, а мы, словно бы выбирая получше место для удара, метались в заколдованном треугольнике Стрый — Перемышль — Львов. Воздушная разведка противника, проявлявшая к нам повышенный интерес, была, видимо, сбита с толку. Да и сами мы с трудом постигали смысл своего маневра. Но смысл тут все же был. Трезво взглянув на вещи, можно было понять, почему Музыченко, получив в свое распоряжение наш корпус, бросил его в помощь стрелковым дивизиям, оборонявшимся у Яворова. Вполне объяснимо было и то, почему фронт, окончательно разгадав план фашистского командования и убедившись, что гитлеровцы развивают наступление в направлении Ровно — Новоград-Волынск Киев, решил забрать у Музыченко механизированный корпус и нацелить его на фланговый удар из района Броды.

Все это так. Но легко ли объяснить такое экипажам, сохранить у них веру в командование, заставить их понять необходимость изнурительных маршей, на которых гибли люди и выходила из строя техника?

При всем том корпус наш постепенно то одним, то другим подразделением уже участвовал в боях, и участвовал успешно. В первый день войны отличился батальон Сытника, а на следующее утро генерал Мишанин докладывал уже о боевой удаче двух батальонов его дивизии.

После того, как наши главные силы миновали Стрый, гитлеровцы, которым не давал покоя этот узел железных и шоссейных дорог, выбросили десант. Мишанин приказал двум батальонам следовать обратно в Стрый и уничтожить банду. Парашютисты были атакованы в районе сбора, и большинство из них так навсегда и осталось на опушке леса между Стрыем и Бориславом. Остальные попали в плен. Среди пленных оказался и командовавший десантниками офицер.

На созванное Рябышевым совещание опоздал полковник Васильев. Когда он доложил о причине задержки, командир корпуса признал:

— Уважительная.

Танки и мотоциклы, что на моих глазах с включенными фарами шли через Яворов, так, оказывается, и продолжали свой бравурный марш на Львов. Но километрах в пятнадцати-двадцати восточнее Яворова по бортам машин, по мотоциклам ударили в упор пушки и пулеметы. Освещавшие друг друга машины противника были отличной мишенью. Артиллеристы Васильева, еще с вечера окопавшиеся южнее шоссе, били наверняка.