Зорин потерянно сидел в кабинете, и на него с молчаливой угрозой из углов наползала тьма.

Для редактора ежедневной газеты пятница — день особенно суматошный: надо успеть подготовить сразу два номера — на субботу и воскресенье. Вот и сегодня планерка растянулась на час с лишним, и Зорин только сейчас выпроводил последнего члена редколлегии. Облегченно вздохнул, потянулся, откинувшись в кресле…

Блаженство мига оказалось нарушено настырным звяканьем телефона. На тумбе, по правую руку от редакторского стола, громоздились четыре разномастных аппарата связи, и у всех у них голоса были отчего-то очень неприятные. Но этот, крайний справа, оказался наделен особенно мерзким звонком: наглым, чванливо квакающим и притом еще слегка привизгивающим, словно в истерике.

Зорин с ненавистью скосил глаза на мерзко орущую пластмассовую гадину: вот бы взять молоток — и… Нет, нельзя! Этот аппарат — самый неприкосновенный: приватный телефон редактора для особо доверенных людей. Хозяин кабинета вздохнул и злобно сорвал трубку:

— Слушаю! Зорин!

Мембрана разразилась радостно-бодрым тенорком:

— Привет желтой прессе! Почем нынче опиум для народа?

Тенорок принадлежал Зоринскому приятелю, депутату Законодательного собрания и владельцу целой сети питерских ресторанов, пивных и разномастных кафешек Вольдемару Мышонкину, которого в их тесной компании именовали исключительно Мошонкиным.

Мошонкин, между тем, разливался соловьем:

— Слушай, Заря Коммунизма, завтра после обеда время не забивай. Намечаю операцию «С легким паром!». Ровно в три нас ожидают апартаменты с двумя бассейнами, душем Шарко и прочими гигиеническими усладами! Шикарный оздоровительный центр для VIP-персон, только на днях открылся! Ну, все, привет, я поскакал на заседание — жопу просиживать. Целуй фикус, поливай маму!

* * *

На сей раз Мошонкин превзошел себя. Он притаранил огромный веник из свежесорванной крапивы и тут же героически отхлестал им себя по всем возможным местам.

Глядя на самоистязающегося Мошонкина, компания помирала со смеху:

— Вольдемарчик! Это тебе что, бабу заменяет? Ну и где кайфа больше? С крапивой-то, поди, приятней выходит?

— Ага! Крапива презентов из него не тянет, муж к ней из командировки не заявится прежде времени, и с крапивой у Вольдемара не бывает осечек!

— Раздолбай! — отбивался Мошонкин от людоедствующих приятелей. — Что вы понимаете, скобари несчастные! Знаете, какая от этого польза? Все нервные окончания активизируются!

— Во-во! — катались по полу раздолбаи и скобари. — Вот ты главное свое окончание и активизируешь! А то оно у тебя и впрямь очень нервное стало! Ну все, теперь бабам полная и окончательная погибель придет от нашего Мошонкина!

Помимо крапивного веника Вольдемар приволок с собой еще какого-то кадра — неизъяснимо мрачного, косматого и жутко неотесанного. Начал было его представлять честной компании, но кадр перебил сладкоголосого Мошонкина и хрипло буркнул:

— Кличьте меня Гришаней!

После чего раздвинул публику первобытно-мохнатым плечом и, прихватив бутыль «Смирновской», удалился в парную.

— Вольдемарчик, на какой помойке ты откопал этот бриллиант яхонтовый? — конспиративным шепотом поинтересовался Зорин.

Но тот заговорщицки подмигнул и с непонятной гордостью кивнул в сторону парилки:

— Видали? Монстр! Динозавр! У него за Уралом — целая империя: тюменская нефть, якутские алмазы, да еще лес и целлюлоза где-то в Прибайкалье.

— Да какая нефть, какие алмазы? — возмутился Зорин. — Алмазами, чай, не с Мухосранском торгуют. Ты только представь этого питекантропа в Амстердаме! Как он с тамошними ювелирами балакать будет, когда по-русски и то двух слов не свяжет? Это даже не сельпо, это тайга дремучая!

— Да, тайга, — согласился Мошонкин. — Только в этой «тайге» такие миллионы крутятся! А насчет переговоров с фирмачами — не боись: у него для этого целый штат юристов да переводчиков.

Зауральский император Гришаня, между тем, не отлипал от бутылки. Но при этом как будто бы и не пьянел, только становился все более мрачным. За весь вечер он не произнес более ни слова.

Тем сильней был поражен Зорин, когда угрюмый сибиряк подсел к нему, потеющему на верхнем полке в гордом одиночестве (остальная публика уже сконцентрировалась вокруг обильного стола). Подсел — и разверз суровые уста:

— Слышь, редактор. У меня к тебе базар есть, надо бы перетереть!

— Ну, перетирай, коли надо! — согласился заинтригованный редактор.

— Да вишь, дело я одно удумал, а концов никак не сыщу. Подсобишь мне их сыскать — я те за это отстегну соответно. Не бзди — не обижу!

— Ну? И что за дело такое? — поинтересовался Зорин, лениво обмахиваясь веником.

Тут его странноватый собеседник набычился:

— Только это — меж нами! Чтобы — полный кучум, чтоб — ни одна холера! Заметано?

— Заметано, — подтвердил торжественно Зорин.

— Ну, гляди, леший красноплеший! Если где ляпнешь — будешь потом у меня пятый угол искать! — совсем уже насупился Гришаня.

И перешел к делу:

— Стал быть, так. Удумал я гальстрит приватизировать!

«Ну вот, допился до чертиков!» — констатировал про себя Зорин. Но, блюдя приличия, откликнулся:

— Гастрит? Тут удумывай, не удумывай, а с годами все равно что-нибудь такое «приватизируешь». Не гастрит, так язву двенадцатиперстной или камешек в почке…

— Да ты про чо мне тут языком ватлашь? Я те не про гастрит толкую, а про гальстрит! Течение такое в море! Сильно теплое!

— Гольфстрим, что ли? — продрался Зорин, наконец, к истине сквозь мутную Гришанину лексику.

— Ну! — подтвердил покровительственно зауральский магнат. — Я ж те и грю: гальстрит!

— Так ты что же, его и собрался приватизировать?! — Тут Зорин даже слегка охрип.

— Ну! — удостоверил вновь Гришаня. — Только тут уже международные завязки выходят. Мои юристы-онанисты бормочут не понять чо, мудрят мозгу. Не знам, мол, с какого боку подходить. Ну, я им разобъяснил малехо: «Я к вам, оглоеды, не с бока, а с жопы подойду. И ежа в ее запихаю! Иголками наружу!» Привыкли, вишь, парить яйца, бабки грести за холщовый мех!

— Так он же огромный, Гольфстрим-то! — растерялся Зорин. — Это ж, наверное, десятки квадратных километров!

— Хрен ли там десятки! — оскорбился Гришаня. — А сотни не хошь?

И, сведя от усердия глаза к переносице, процитировал вызубренное, видать, из энциклопедического словаря:

— Гальстрит — система теплых течений в северной части Атлетического океана. Простиратся на десять тыщь кэмэ. От берегов полуострова Флорида до островов Шпиг Бергин и Новая Земля. Скорость — от 6-10 кэмэ в час во Флоридском проливе до 3–4 кэмэ в час в районе Большой Ньюфан… Ньюфанленд… твою мать! Ньюфанлендской банки. (Во, бля, банку закрутили — язык сломашь!). Тенпература поверхностных вод соответно от 24–28 до 10–20 градусов по Цезию…