– Тут и думать нечего – мой отец.

Неарко Лателла, сын старшего Фрэнка, всегда ненавидел Нэнси, потому что Фрэнк полностью доверял ей и ценил ее больше, чем собственного сына.

– Но Неарко ведь давно живет на Сицилии и не интересуется американскими делами, – возразила ему Нэнси.

– Что правда, то правда, в те немногие разы, что я ездил к нему, мне казалось, что он и меня забыл.

– У твоего отца немало недостатков, – рассуждала Нэнси, – но он не умеет притворяться.

– Ты поручилась бы головой?

– Пожалуй, нет. Но почти уверена, что он не имеет отношения к этой истории.

– Предоставь мне разобраться в этом, – предложил Джуниор.

– Именно этого я и хотела, – улыбнулась она.

Он не знал, обоснованны ли обвинения Гудмен. Как и все, Джуниор не знал многого о жизни Нэнси. Только его дед и Хосе Висенте Доминичи знали ее тайны, но дед умер, а из Хосе и слова не вытянешь.

– Я найду средство вынудить ее к откровенности, – пообещал Фрэнк, имея в виду журналистку. – Мне интересно, где она все это откопала?

– Порядок, Фрэнк. Спасибо тебе, – Нэнси поднялась. Они ушли порознь. Только что поданная пицца «кальцоне» остывала на тарелках. Теперь, когда Джуниор без всяких просьб с ее стороны решил сам заняться этим делом, Нэнси облегченно вздохнула.

Нэнси занималась макияжем перед зеркалом – это ее всегда приятно расслабляло, когда появился сын и поцеловал ее в плечо. На ней было красное, прямое, очень прилегающее платье от Диора, простое, с глубоким круглым вырезом. Нэнси предпочитала обходиться без броских драгоценностей, у нее до сих пор была изумительная линия шеи.

– Мама, ты восхитительна, – заметил Шон и сел на табуретку за ее спиной.

У Нэнси упало сердце. Каждый раз, когда она видела отражение сына в зеркале, перед ней вставал образ его отца, ее незабываемого и трагического возлюбленного. Сын Шон Доминичи – точная копия Шона Мак-Лири, перевернувшего всю ее жизнь. Сыну сейчас двадцать шесть, в этом возрасте был и его отец, когда Нэнси увидела его в первый раз. Воспоминания нахлынули на нее. Она отложила кисточку и тяжело вздохнула.

– Ты снисходителен к своей старушке-матери, – Нэнси с улыбкой поблагодарила сына.

– Из всех моих знакомых девушек ни одна не сравнится с тобой.

– Ты, мой мальчик, замечательный лжец, – рассмеялась Нэнси.

Раздался телефонный звонок, она взяла трубку.

– Джуниор Лателла, – сообщил секретарь.

– Соедините, – тихо произнесла Нэнси.

Она рассталась с Джуниором меньше часа назад. Неужели он что-то уже узнал? В ее мозгу словно зажглась красная лампочка тревоги.

– Слушаю тебя, Джуниор, – дрогнувшим голосом произнесла она.

– Посылку вскрыли, – сообщил он условленным текстом. – Печати взломаны, содержимое уничтожено. Нам не узнать, что там было.

Нэнси поняла, как развивались события, и совершенно растерялась.

Что происходит? Кому она встала поперек дороги, когда все, казалось бы, уже налаживается? Сообщение Джуниора не оставляло сомнений. Его посланец обнаружил, что журналистка убита. Обезвредили, чтобы не выдала источник информации.

Марк слушал медленные удары колокола и представлял себе высокое зимнее небо, другие дни, другие небеса, в нем пробудилась неистовая жизненная сила, несказанная радость. Малиновым звоном прозвучали последние слова сестры Анны. Она была прекрасна в своей грусти и желанна, как ясный осенний день, напоенный ароматом и светом. Спокойная и непринужденная, она словно рассказывала сказку зачарованным детям, а вовсе не драматические события своей жизни.

Журналист покосился на диктофон. Кассета продолжала вращаться, записывая тишину, повисшую на незримых нитях в лучах ослепительного света, пробивавшегося через монастырские окна. В камине гостиной весело потрескивали поленья, пламя плясало, принимая странные, беспокойные формы. На низком столе из темного орехового дерева, инкрустированного перламутровыми геометрическими фигурами, стояло блюдо с миндальными пирожными, бокал с золотой каемкой, бутылка марсалы и чашечка с кофе.

– Кто убил Натали Гудмен? – вопрос Марка нарушил мертвую тишину.

Монахиня подняла на него большие серые глаза, в которых застыл ужас.

– А вы не знаете? – прозвучало с иронией.

– Разве я должен знать? – поинтересовался он.

– Разумеется. Преступление наделало много шума. Газеты писали об этом на первых страницах изо дня в день. И довольно долго.

– Насколько я помню, убийцу не обнаружили, – ответил Марк.

Перед этой женщиной в монашеском облачении он чувствовал себя не в своей тарелке, словно у него были грязные ногти или пиджак узок в плечах.

– Преступника не поймали. Случай похоронили в архиве.

– А между прочим, у убийцы Натали Гудмен есть имя, – продолжала она.

– И вам это имя известно, – проговорил торопливо Марк, надеясь застать ее врасплох.

Сестра Анна промолчала. Она взяла чашечку кофе, поднесла к губам и медленно, с видимым удовольствием сделала несколько глотков.

– Вы не попробовали пирожные? – сменила она тему. – Сестры испекли их специально для вас, попробуйте, а то они огорчатся.

Марк кивнул, взял пирожное в форме звездочки и положил в рот, словно ребенок-сладкоежка, налил себе бокал марсалы и запил.

– Вы знаете, кто убил Натали Гудмен? – снова повторил он свой вопрос.

– Конечно, знаю, – произнесла она безразлично, словно думала о другом. – Я многое бы отдала, чтобы не знать этой тайны. Да и не только этой… – Она понизила голос до шепота. Марк сомневался, уловит ли его карманный диктофон ее слова. Хотелось немедленно проверить, но он не смел пошевелиться – боялся прервать ее.

Она, умелый режиссер их встреч, сама прервала действие и на этот раз.

– Я очень устала, господин Фосетт, – сказала она, как и в первый раз. – На сегодня наша беседа закончена.

Они почти одновременно поднялись. Марк приблизился к ней – ему почудился едва уловимый аромат знакомых духов. Хотя, скорее всего, это была лишь игра его воображения, но запах дразнил его, как и мысль, что под суровой монашеской одеждой ее тело ласкает шелковое белье.

– И все же вы не ответили на мой вопрос, госпожа Карр, – не отступал он.

Мелкие морщинки, которые он заметил вокруг глаз Нэнси, вовсе не старили ее. Она оставалась желанной, как десять лет назад, когда он познакомился с ней, и возраст еще не оставил заметных следов на ее лице.