И потому при несговорчивых снах и противном вкусе во рту он не мог изгнать вожделение к мисс Трент испытанным способом. А потому через неделю у Дейна заметно испортился характер.

И значит, Берти Трент выбрал самое неудачное время, чтобы сообщить ему, что грязная заплесневелая картина, которую мисс Трент купила за десять су, оказалась исключительно ценной русской иконой.

Было несколько минут после полудня, и лорд Дейн только что увернулся от воды, которую выплеснули из лохани с верхнего этажа дома на рю де Прованс. Он был так поглощен процессом спасения своего костюма, что не заметил приближения Трента, а когда заметил, тот был уже рядом и с жаром излагал свои волнующие откровения.

Когда Берти на долю секунды замолк, чтобы набрать в грудь воздуха, маркиз, сдвинув брови, спросил:

– Русская что?

– Акон. То есть это не дрянь какая-нибудь, а их языческая картина с массой золотой краски и золотого листа.

– Думаю, ты имел в виду икону. В таком случае, боюсь, твою сестру разыграли. Кто ей сказал такую чушь?

– Лефевр, – сказал Берти.

Лорд Дейн почувствовал холодок в груди. Лефевр был самым уважаемым оценщиком в Париже. С ним приходили консультироваться даже от Акерманна и «Кристи».

– На свете не счесть икон, – сказал Дейн, – но если эта хорошая, то твоя сестра провернула отличную сделку за десять су.

– В раму вставлены маленькие драгоценные камушки: рубины, жемчуг и прочее.

– Полагаю, подделка.

Берти сморщился, как часто делал, когда тщился что-нибудь осмыслить.

– Знаешь, это было бы странно, скажи? Втыкать пустышки в красивую золотую раму.

– Картина, которую я видел, была в деревянной раме. – У Дейна в голове уже бил молот.

– Так умно сделано, ты себе не представляешь! Деревянная рама была частью кейса, в который ее упрятали. Вот почему она была такая отвратительная. Разве не смешно? Этот хитрый попрошайка Шантуа понятия не имел, что надо снять деревяшку. Он будет рвать на себе волосы, когда узнает.

Дейн размышлял, не оторвать ли Берти голову. Десять су! И Дейн ее отверг, только мельком посмотрел, даже когда его сестрица наставила на нее свою чертову лупу. У нее интересное выражение лица, видите ли. И Дейн отвлекся на живую фемину и ничего не заподозрил.

Потому что там нечего подозревать, сказал он сам себе. У Берти мозгов меньше, чем у павлина, он, как всегда, чего-то не понял. Его «акон» – просто дешевая картинка, которая висит в углу у каждого русского религиозного фанатика; а на раму налеплена блестящая краска и вставлены цветные стеклышки.

– Я, конечно, не скажу Шантуа, – продолжал Берти, понизив голос. – Она просила никому не говорить, особенно тебе. Но я не дрессированный медведь, у меня нет кольца в носу, за которое меня можно водить. Так что я побежал прямо к тебе и нашел в последний момент, потому что она собирается пойти в банк, как только Женевьева приляжет поспать, – и тогда картину запрут в подвале, и ты ее никогда не увидишь, понял?

Маркиз Дейн был в ярости, как и думала Джессика. Он вытянулся в кресле, скрестил руки на груди, полуприкрытыми обсидиановыми глазами медленно обвел кофейню. Таким мрачным, язвительным взглядом Люцифер обводил землю после падения.

Она удивлялась, что этот взгляд не оставляет за собой обугленный след. Посетители кафе только отводили глаза, но как только Дейн, «дыша серой», обратил свое неудовольствие на нее – тут же уставились на него.

Джессика уже решила, как будет разбираться с проблемой, она с раздражением подумала, что было бы легче, если бы Берти был хоть чуточку осмотрительнее. Напрасно она взяла его с собой, когда пошла к Лефевру за картиной, но кто мог знать, что та окажется ценнейшей русской иконой, а не просто работой талантливого художника?

Даже Лефевр удивился, когда приступил к работе и нашел инкрустированную золотую раму, замаскированную деревянной.

Естественно, когда Лефевр закончил и икона стала красивой, блестящей и сверкала камнями, Берти пришел в такое возбуждение, что ничего не желал слушать. Джессика пыталась ему объяснить, что рассказать, об этом Дейну – все равно что помахать красной тряпкой перед быком. Но Берти только фыркал, а потом сказал, что Дейн не опускается до подлостей, не говоря уж о том, что у него дюжина таких икон, а если он захочет то купит еще дюжину.

Что бы там ни было у маркиза Дейна, Джессика не сомневалась, что оно не идет ни в какое сравнение с ее редкостной Богородицей. Когда она утром показала ему икону, у него был скучающий вид, и поздравил он ее в самой снисходительной манере, и смеялся, настаивая, что пойдет с ней и Берти в банк, чтобы отгонять возможных грабителей. Однако Джессика понимала, что ему хочется ее убить.

После того как икону заперли в подвале банка, Дейн предложил зайти в кофейню.

Как только они сели, он отослал Берти найти сигары особого сорта. Джессика подозревала, что такого сорта в природе не существует, и тогда Берти здесь не появится до полуночи. Насколько она знала, в поисках фиктивных сигар он отправится хоть в Вест-Индию, как будто Дейн и вправду Вельзевул, а Берти – его преданный слуга.

Убрав с дороги ее брата, Дейн молча предупредил посетителей кафе, чтобы занимались своими делами. Если он схватит ее за горло и начнет душить, вряд ли хоть один из них придет ей на помощь. Джессика не сомневалась, что они не посмеют даже пикнуть.

– Во сколько оценил ее Лефевр? – спросил Себастьян. Это было первое слово, которое он обронил после того, как заказал кофе хозяину. Когда Дейн вошел в это заведение, обслуживать его кинулся сам владелец.

– Он посоветовал мне ее не продавать. Сначала он хочет связаться с русским клиентом. Это не то кузен, не то племянник, не то какой-то другой родственник царя, и он…

– Пятьдесят фунтов, – сказал лорд Дейн. – Если это один из многочисленных безумных родственников царя, он не даст вам ни фартинга больше.

– Тогда он действительно должен быть безумным, – сказала Джессика. – Лефевр назвал куда более значительную цифру.

Он посмотрел на нее в упор. Глядя в это темное суровое лицо, в черные неумолимые глаза, Джессике легко было представить, как он сидит на эбонитовом троне в самой глубине ада. Она бы нисколько не удивилась, если бы, посмотрев на дорогие блестящие башмаки, находившиеся в нескольких дюймах от ее туфель, увидела, что они превращаются в копыта.

Любая женщина, имеющая хоть каплю здравого смысла, подхватила бы юбки и бежала со всех ног. Беда в том, что Джессика ничего такого не чувствовала. По нервам бежал магнетический ток, он скользил по всему телу, кружил, вызывал странное звенящее тепло в животе и переплавлял мозги в жидкий суп.

Ей хотелось сбросить туфли и провести пальцами ног по дорогому черному башмаку. Хотелось просунуть руку под манжету накрахмаленной рубашки, найти вену и пощупать пульс. Но больше всего ей хотелось прижаться губами к жесткому распутному рту и целовать его до беспамятства.