– Если хочешь, то будет мое дело, – произнес Костя, потянувшись к нагрудному карману. – Делать дела я умею. И тебе могу сделать. Точнее, сшить. Хочешь?

Костя достал из кармана красные корочки – давно просроченное удостоверение журналиста, быстро махнул ими перед лицом амбала и спрятал обратно.

– Особый отдел, майор Мешков. Пакуй вещи, Гена. Подставной человек выполнил свою роль. – Костя глянул на Венедикта Михайловича – тот был напуган не меньше амбала. – Скрытые камеры сейчас изымают, видеосъемка будет приложена к материалам дела.

– Какого еще дела? – не понял амбал.

– Уголовного, Гена, уголовного.

– Чего это… – начал шулер, но голос его заметно дрогнул.

– Молчи, когда с тобой старший по званию разговаривает! – рявкнул Костя. – На лоха решил кинуть? Перед кем пальцы гнешь? Кто старший? Кому капусту слюнявишь?

– Так это, Кича главный. Он с проводником базарил…

– Проводника уже оформляют, Гена, – хмыкнул парень.

– Как?!

– Вот так. Сейчас его с одного поезда на другой пересадят и отправят.

– Куда?

– Известно куда – в Магадан. А следом и ты.

– Хрен вам! – амбал ломанулся в двери и убежал прочь.

– Стоять! – закричал Костя вслед уходящему жулику, но догонять благоразумно не стал.

– Константин, ты что, правда из органов? – вытирая пот со лба, спросил ученый.

– Ага, из органов, – хмыкнул парень. – Венедикт Михайлович, вы же взрослый человек, а сели играть. Неужели не знаете, как тут это все устроено? Раскрутят так, что не успеешь понять, как в одних трусах остался.

– Стыдно, – ученый покраснел как вареный рак, опустил глаза. – Меня теперь тоже в тюрьму, да?

– Да в какую тюрьму?! – не выдержал Костя. – Я же блефовал. На дурака развел его.

– Правда?! Вот ничего себе! А я поверил. Ты спас меня, Константин. Я уж думал, квартиру надо будет продавать. Оно как-то само получилось, ставка за ставкой – и сам не понял, как на сумму кругленькую влетел.

– Ладно, успокойтесь, присядьте. Чайку попейте.

– Да, – охотно закивал ученый. – От чайка я бы не отказался.

Венедикт Михайлович сел, достал почти допитую бутылку коньяка и в два глотка осушил.

Костя подсел ближе к биохимику и начал непростую беседу:

– Венедикт Михайлович, мне бы переговорить с вами надо.

– О чем? – вдруг, словно что-то почувствовав, насторожился спутник.

– Дело очень серьезное, – произнес Костя.

И, сделав глубокий вдох, начал свой рассказ.

Два года после Судного дня

Сначала в город пришли мародеры. Это старик помнил точно. Каждый сам по себе, они безнаказанно грабили магазины, уносили телевизоры, компьютеры, аудиотехнику. Даже устраивали друг с другом стычки, пытаясь заполучить последнюю модель какой-нибудь бесполезной ерунды. Тогда еще казалось, что все само собой исправится, как-то переживется, вылечится, а вещички останутся у тех, кто вовремя успел подсуетиться. Не пережилось. Не вылечилось. Вещи превратились в бесполезный хлам. Их новые хозяева – тоже.

Когда стал одолевать голод, а верхушка власти официально объявила саморегуляцию населения и ушла в бункеры, на технику перестали обращать внимание – перешли на чистку продуктовых лавочек и магазинов. Уже без того хулиганского задора, что был вначале, остервенело, молча, не гнушаясь даже просроченными пакетами с молоком и вздутыми консервами. Выносили все подчистую.

Когда начали умирать целыми подъездами, а умерших оставлять на улицах (просто потому, что никто не хотел хоронить незнакомых ему людей), мародеры, обчистившие практически все, принялись грабить и убивать оставшихся в живых. Подсознательное чувство самосохранения заставило бандитов объединиться в стаи, и звериные инстинкты не подвели. К концу третьего месяца Черной осени город быстро был поделен на районы, которыми владели четыре разные группировки. Начались локальные войны за сферы влияния. Из бесхозных магазинов оружия были извлечены последние аргументы, и загрохотали перестрелки.

А потом в город пришла вторая волна болезни, и стрельба прекратилась. Город умер.

Каша с женой ушли в поселок еще до кровавого беспредела, успели пересечь границы города до того, как они были оккупирован ахметовскими. Через два дня на выездах были установлены железные ограждения, опутанные колючей проволокой, а головорезы, дежурившие у дороги, расстреливали автомобили и грабили: тела убитых укладывали штабелями в один грузовик с выцветшей надписью «Хлеб», пожитки и имущество – в другой. Потом этот самый «хлеб» отправлялся прямиком в столовую. Так говорили ренегаты, не выдержавшие службы у бандитов.

Все это вдруг вспомнилось, когда Каша проходил вдоль рядов машин, испещренных дырами от пуль. Путь в сторону леса пролегал как раз мимо одного из въездов в город. Конечно, можно было и не идти этой дорогой, чтобы не смотреть на жуткую картину, а сделать небольшой крюк через старый мост, как он поступил в прошлый раз. Но старик не стал тратить время, которое у него теперь было одно общее с Викой и Глебом. Мертвые могут подождать, а вот живые нет. В спешке тоже, конечно, можно много дров наломать, но поступить иначе Каша просто не смог. Надо торопиться.

Дорога петляла среди канав и рытвин. У заброшенной маленькой заправки, в две колонки да с ларьком диспетчера, стоял бесколесный «зилок», покрытый с одного бока черной маслянистой копотью. Кто-то давно тут делал привал и жег костер, смекнул старик.

Каша взял в руки автомат. Хоть следы и были старые, но лишняя предосторожность не помешает.

За грузовиком что-то гулко стукнуло о железную дверь автомобиля. Каша остановился, прислушался. Почудилось, что с той стороны, где стояла машина, доносится тихий шепоток. Неприятно укололо сердце и шевельнулись на затылке волосы.

«Кто это? Зверь или человек?» – подумал Каша, и ему вдруг показалось, что за машиной кто-то тоже едва слышно повторил: «Человек».

Дрожащими руками старик направил ствол автомата в сторону машины. Тихо произнес:

– Выходи.

Но реакции не последовало. Лишь еще раз что-то стукнуло о дверцу «зилка».

От нахлынувшего страха сознание начало работать с какими-то перебоями, все время уводя его разум в сторону от реальности. Первая волна невидимой силы была слабой и короткой, старика качнуло, и он лишь почувствовал, как по телу прошлось легкое дуновение теплого поветрия. Вторая заставила затуманиться мозг еще сильнее. Все поплыло перед глазами. Старик вновь повторил:

– Выходи.

Слово далось с трудом, словно застряв костью в глотке. Каша удивился, пораженный тем, как немощен и тих был его голос. На плечи навалилась свинцовая усталость. Захотелось бросить оружие и идти вперед к машине, потому что там… там… он не знал, что там, но чужой голос подсказывал, что в конце пути его будет поджидать приятное забытье. В нос ударил тяжелый трупный запах, но идущему на верную погибель было уже все равно. Сердце начало словно бы покрываться накипью тоски, а руки окончательно ослабели и, безвольно свесившись, выронили оружие. Автомат, крутанувшись в воздухе, брякнулся на еще не покрытый изморозью асфальт. Этот звук и вывел Кашу из сонливости.