Предполагаю, что лунатизм Магды имеет механизм самосохранения, так как выходить ночью из палаты разрешено только по естественной надобности, в ином случае это грозит наказанием — заточением в изоляторе.

Не реагирую на Магду, продолжающую возмущаться, спешу покинуть палату, пока сюда не зашел Степан. При всяком удобном для него случае он старается меня облапить, а мои жалобы на такое его поведение результата не дают. Успеваю выйти из палаты вовремя, поравнявшись с идущим навстречу санитаром, чуть ли не прижимаюсь к стене. Заметив мой маневр, он ехидно усмехается, окинув меня масляным взглядом. Подходя к процедурной, слышу позади вопль, оглянувшись, вижу, как из палаты с ускорением вылетает растрепанная Магда.

Очередь движется медленно, спешить некуда. Сегодня самая вредная и беспокойная смена: медсестра Божена Ильковна, как и Степан, обладает желчным и мстительным характером, вымещает дурное настроение на пациентах, демонстрируя свою деспотическую власть при любом, даже самом незначительном проступке больного. Ей лет сорок пять, она низкого роста, квадратной конфигурации, с вечно недовольным выражением лица, словно весь мир ей задолжал и не спешит рассчитаться. При внешнем различии медсестра и санитар удивительно подходят друг другу, и про себя за злобный нрав я зову их Сцилла и Харибда.

В будние дни старшая медсестра выдает таблетки, а дежурная медсестра делает инъекции, в выходные все это делает одна медсестра, но очереди две. Вначале делают уколы, затем к медсестре присоединяется Степан и начинается выдача таблеток — представление, которое больные прозвали «кормление». В дневные часы мне, как и большинству обитателей психушки, полагаются таблетки галоперидола и циклодола, «галочки» и «цикли» по-нашему. Каждый больной приходит на «кормление» со своим стаканом, наполненным водой.

Наступает мой черед, и я вхожу в процедурную — продолговатую комнату с небольшим столиком и расшатанной кушеткой, застеленной белой простыней.

Получаю от медсестры одну большую и одну маленькую таблетки. Плавным движением отправляю их в рот, неспешно запиваю водой, словно проигрываю сцену из спектакля, где требовательные зрители — а сейчас это медсестра и санитар — внимательно следят за моими глотательными движениями. Даже не пытаюсь симулировать прием таблеток, прятать их под язык.

— Открой рот, высунь язык! — приказывает Степан.

Подчиняюсь ему: на горьком опыте знаю, чем грозит неповиновение. На первых порах боролась, пытаясь доказать, что попала сюда ошибочно и эти отупляющие лекарства мне только вредят. Самое страшное наказание — это вонючая палата-изолятор, где накачивают седативными препаратами, от которых становишься тупым и безвольным, словно тюфяк, или, и того хуже, привязывают к койке, не давая даже сходить в туалет. Тех, кто отказывается принимать пищу, кормят насильно, пропуская трубочку через нос, что очень болезненно. Такая вседозволенность и твоя беззащитность ломают личность. Проведя там несколько дней, ощущаешь, что и в самом деле сходишь с ума.

Удовлетворившись осмотром моего рта, медсестра отпускает меня, и я выхожу из процедурной. Вновь иду к окну, выходящему во двор, и уже бездумно лицезрею природу — наступила атрофия чувств. Такое состояние все чаще охватывает меня, принимаемые лекарства словно выдавливают мысли и желания. У меня остается единственное желание — чтобы ничто не нарушало мой покой.

Очередь около процедурной иссякла, в коридоре вновь появляется хмурый Степан, а это означает, что начался тихий час и больные должны занять горизонтальное положение на своих койках. Возвращаюсь в палату.

— Иванна, у тебя есть «цикля»? — жалобно спрашивает Магда, выводя меня из состояния безмятежности.

Я трясу головой, пытаясь не поддаться отупевающей пелене, окутывающей мозг, — так действует лекарство. Я даже выработала свою методику: на мгновение плотно сжав веки, тут же как можно шире раскрываю глаза, одновременно с усилием сглатываю слюну, напрягая мышцы гортани. На сей раз это не помогает.

— Отвяжись! — Открываю тумбочку, нахожу в потайном месте припрятанную иголку, но не достаю ее из-за прилипчивой соседки.

— Ну Иванна, пожалуйста! — не отстает Магда.

Циклодол — препарат, снимающий побочные действия галоперидола. После приема циклодола наступает легкое опьянение, и многие из больных ухитряются не проглотить утром таблетку, приберегая ее «на потом», а после обеда принимают сразу две и получают «кайф». Таблетки циклодола стали здесь единицей обмена и взаиморасчетов. Не беда, что обслюнявленные «цикли» переходят изо рта в рот. Медперсонал об этом знает, но при выдаче лекарств больше контролирует прием галоперидола, поскольку имеет свою выгоду, участвуя в бартерных и денежных операциях с участием циклодола. Я как-то поинтересовалась у Магды, не отразится ли негативно на ее здоровье прием галоперидола без циклодола.

Магда хихикнула: «От „галочки“ только цицьки хорошо растут!»

— Нет у меня ничего. Отстань, а то Божене скажу! — С Магдой иначе нельзя, если почувствует слабину, будет канючить целый день.

Она испуганно замолкает и отворачивается. Пользуясь этим, достаю иголку и быстро втыкаю ее в бедро. От острой боли, пронзившей чуть ли не до сердца, подскакиваю на месте и сжимаю зубы, чтобы не застонать. Это метод варварский, но весьма эффективный. В голове проясняется, словно я выпила чашечку крепкого кофе. Только постоянно ведя борьбу с отупляющим влиянием лекарств, мне удается оставаться самой собой.

Хочется вернуться в коридор, но наступило время «тихого часа» и появление в коридоре грозит отправкой в изолятор. А я им сыта до не хочу. Вытягиваюсь на кровати и даже не пытаюсь заснуть. Под подушкой лежат афоризмы Шопенгауэра из больничной библиотеки, но читать нельзя — это наказуемое нарушение больничного распорядка.

В левом углу палаты Галя вполголоса завела бесконечный диалог с собой, из которого не понять ни слова. У нее довольно редкое заболевание со звучным названием — болезнь Пика, проще говоря, атрофия мозга. Ей лет сорок, при прогрессирующем слабоумии она еще довольно прилично себя ведет, ей не требуется посторонняя помощь. Мне ее жаль: это заболевание чаще встречается у людей старшего возраста, а она далеко не старая женщина. Вначале, как только я поселилась в этой палате, ее невразумительное бормотание действовало мне на нервы, теперь привыкла. Галя — старожил палаты, дольше нее тут никто не находится. Ее соседки, пятидесятилетние сестры Лера и Кристина, — «маньячки». Это страшное на первый взгляд слово обозначает маниакально-депрессивный психоз.

Сон все не приходит, хотя ночами, как и большинство пациентов больницы, страдаю от бессонницы, вызванной регулярным приемом аминазина. Его аналог, но без такого побочного действия, — азалептин, можно достать у медсестер за деньги, но с финансами у меня проблема.

Лежу, бездумно устремив глаза вверх. Без сомнения, нейролептики влияют на мыслительный процесс, ведь, сколько ни пытаюсь, не могу найти ответ на злободневный вопрос, сформулированный еще русским классиком: «Что делать?»

Возможно, в этом виноваты не лекарства, а безысходность моего положения, зависимость от чужой воли? Как можно строить планы, не зная, сколько еще придется находиться в больнице? Удивительно, но я не чувствую особой ненависти к Вике, по чьей вине здесь оказалась. Она лишь исполнитель: Мануель воспользовался тем, что она ревновала Егора. Под влиянием препарата, который она подсыпала мне в кофе, я устроила дебош в кафе, несла чушь. Многое из того, что я наговорила, не контролируя себя, не было болезненным бредом. Но как иначе могли воспринять мои слова о том, что я путешествовала во времени и общалась со многими историческими личностями в Средневековье? И с вредоносными астральными сущностями «энерджи», внедряющимися в тела людей для достижения своих коварных целей? Неудивительно, что, придя в себя после нескольких дней безумия, я оказалась пациентом психиатрической больницы. Мне был поставлен диагноз: шизофрения с параноидальным бредовым синдромом.