Я увозил в Москву отчёты об операции, написанные её участниками, и списки представленных к наградам. В столице я доложил о ходе и результатах операции Петру Ивановичу Ивашутину, который руководил в то время ГРУ. Выслушав меня, он все подготовленные мной документы запер в свой сейф, приказав никому не рассказывать о том, что случилось в Кабуле. На следующий день меня вызвали на доклад к Устинову.

В приёмной министра было многолюдно. Трудно описать удивление многозвёздных генералов, увидевших, как полковника встречает порученец министра в звании генерал-лейтенанта, да ещё и помогает офицеру снять шинель.

В кабинете Устинов меня обнял, расцеловал, после усадил за стол и, достав пачку «Marlboro», предложил закурить. Я достал свой «Беломор», мы закурили, и я начал рассказывать. Когда министр увидел, что план операции не утверждён, а на нём стоит лишь подпись, которую я сделал в кабинете Магомедова, он покачал головой: «Я понимаю, почему осторожный кавказей Магомедов не поставил свою подпись на твоём плане. Но почему Иванов не расписался — понять не могу». Тактично промолчав, я продолжил рассказ. Министр слушал меня внимательно. Его интересовало всё, но особенно то, как вела себя в бою техника, насколько эффективны оказались ЗСУ и АГС — 17, инженерные боеприпасы, только появившиеся РПГ — 18 «Муха».

Когда я закончил доклад об операции, Устинов попросил рассказать о себе. Я сказал, что родители во время войны были партизанами и их на моих глазах расстреляли фашисты, что закончил суворовское, а затем пехотное училище, по распределению попал в спецназ, где и служу по сей день. Окончил Академию имени Фрунзе, командовал бригадой, сейчас являюсь заместителем начальника направления по спецразведке. На вопрос министра, почему не поступаю в Академию ГШ, ответил, что на должность назначен недавно, да и возраст у меня предельный — недавно исполнилось сорок четыре года. Устинов сказал: «Передай Ивашутину, что я разрешаю тебе поступить вне конкурса». С этими словами он проводил меня до дверей. Увидев это, маршал Соколов, бывший тогда первым заместителем министра, сказал: «Ну, полковник, ещё никого из нас министр до дверей не провожал…».

Двадцать восьмого апреля был подписан Указ о награждении участников операции. Мне, Эвальду Козлову и ещё нескольким спецназовцам КГБ, погибшим при штурме, присвоили звание Героя Советского Союза. Орденом Ленина наградили семерых, в том числе Халбаева и Сахатова, хотя последнего я представлял к званию Героя. Двадцать человек, среди которых был и Олег Ульянович Швец, были награждены орденом Красного Знамени. Около шестидесяти человек наградили орденом Красной Звезды и ещё почти триста — медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». Всего же было награждено триста семьдесят участников операции «Шторм».

По окончании Академии Генерального штаба я был назначен на должность начальника направления спецразведки. В Афганистане полным ходом шла война. В начале 1984 года было принято решение об активном применении в Афганистане спецназа. Активное участие двух спецназовских бригад в боевых действиях требовали моего частого присутствия в Афганистане. Интересной работы было много, и скучать не приходилось.

Судьба других участников штурма дворца Тадж-Бек сложилась по-разному. Халбаев, командовавший отрядом, после развала СССР остался в Узбекистане, возглавлял 15-ю бригаду в Чирчике. Спустя некоторое время стал заместителем командира корпуса быстрого реагирования, недавно уволился в запас. Бывший зампотех отряда Ибрагимов после Халбаева командовал 15-й бригадой, затем преподавал в Военной академии Вооружённых Сил Узбекистана. После увольнения в запас живёт в Москве. Турсункулов, командовавший группой, которая вместе с «комитетчиками» штурмовал дворец по лестнице, ушёл в «Вымпел», уволился в звании подполковника и также проживает в Москве.

Многие из офицеров, участвовавших в операции «Шторм-333», ушли из спецназа в те рода войск, откуда их набирали в отряд. Володя Шарипов служил в Беллоруссии, закончил Академию имени Фрунзе, командовал мотострелковым полком, был заместителем командира дивизии. Заместитель командира отряда капитан Сахатов после окончания Академии имени Фрунзе служил в Средней Азии, но потом, к сожалению, выпал из моего поля зрения.

Отряд после возвращения из кабула ввели в состав бригады. Но в том же 80-м году его доукомплектовали офицерами, личным составом и боевой техникой и совместно с таким же отрядом, сформированным в САВО, вновь направили в Афганистан…

На этот раз Василий Васильевич собрал своих «братьев во кадетстве» в неурочное время. Не 9 мая по традиции, а в день своих похорон. Суровы и молчаливы были они у гроба. Немногословны были и их траурные речи на тризне друга. И лишь собравшись по обычаю наших предков в его доме на сороковой день они сообща как бы подвели итог этой жизни. Прослушав плёнку с записью их размышлений, реплик, тостов, я подумал, что нет и не может быть лучшего «материала» для заключительной главы очерка, чем эти живые голоса друзей Василия Васильевича, так созвучные с мыслями и интонациями его самого в запомнившемся мне том монологе. Тогда в его устах звучало: «Неужели ваши журналисты (приходилось молча проглатывать «ваши») не понимают, что, унижая нас, старшее поколение военных, они рубят сук, на котором сидит страна и они в том числе? Что за всеобщее умопомрачение?! Наоборот, сегодня в каждую молодую голову надо вкладывать наш опыт, нашу готовность к защите Родины».

И когда прозвучала фраза одного из выступающих на «сороковинах» «На каждом из нас лежит отблеск его любви к Родине», я, наверное, уже подпорченный нынешним цинизмом, изгнанием из лексикона высоких слов и понятий, вдруг с совестливым укором себе ощутил естественную простоту этих понятий в устах тех, кто ими живёт и ради их рискует жизнями. Одновременно сердце наполнилось радостью и гордостью воочию видеть и слышать эту наполненность высоким смыслом не каких-то абстрактных литературных положительных героев, а людей во плоти с конкретными биографиями.

Говоря о Васе (только так это имя упоминалось в их устах), они невольно говорили и о себе, и о своём времени. И вырастал из их разговоров образ Василия Васильевича как коллективный портрет поколения.

— Вася — наше Знамя.

— При жизни легенда.

— О нём будем внукам в книжках читать.

— Не любил, когда его хвалили. Говорил: «К чему культ личности?». Но когда есть личность, не страшен её культ.

— Я скажу как на духу: он повлиял на моё самосознание, на моё моральное самоутверждение. Однажды, вскоре после того, как Вася получил звезду Героя, мы разговаривали с одним из наших друзей. И тот сказал: «Знаешь, ведь Вася доказал не только своё геройство. Он показал, на что мы способны. Ведь каждый из нас, окажись в его ситуации, повёл бы себя так же геройски. Он всех нас возвысил до Героя». У меня в ту пору был кризисный период, хотел отказаться от академии, бросить военную службу. Простая нехитрая мысль, что Васин героизм относится и ко мне, повернула моё самосознание, пристыдила за малодушие, вернула к чувству долга. И я поехал учиться в академию.