Взятые вместе, части I, II и III представляют собой новаторскую теорию социального мира, как человеческого, так и нечеловеческого, и предлагают новые методологические инструменты для его изучения. На этом можно было бы и остановиться, но есть еще один ключевой узел, связанный с исследованиями под знаком негатива, который необходимо распутать.

Часть IV, "Эмансипаторное знание", расширяется, чтобы рассмотреть взаимосвязь между этикой и эпистемологией. Постмодернизм часто представляется неразрешимым гордиевым узлом, поскольку теоретики регулярно смешивают эпистемологию и этику. Эта часть книги начинается с предварительного аналитического разделения знания и норм - в первую очередь для того, чтобы предотвратить распространенные ошибочные контрабандные операции, в которых эпистемологические претензии отвергаются по этическим или политическим причинам, а позитивные нормативные проекты подрываются эпистемологическим скептицизмом.

Постмодернизм регулярно ассоциируется с универсальными формами цинизма и сомнения. Но, как утверждается в главе 6, "Зететическое знание", существует альтернатива разъедающим формам скептицизма. Мы приходим к ней, скептически относясь к скептицизму. Скептицизм неизбежно хранит в себе остаточные эпистемологические обязательства; само его сомнение движимо привязанностью к утраченной определенности и собственным доксам и догмам. Когда скептицизм берет на себя обязательство очистить себя, научиться сомневаться в своих собственных движущих убеждениях, тогда он перестает быть скептицизмом.

Углубление, а не отступление от скептицизма ведет нас к корректировке нашего стандарта знания. Другой стороной скептицизма является ориентация на знание, называемая "дзетицизмом", к которой я добавляю теорию о том, как должно функционировать умозаключение в гуманитарных науках.

Философы обычно разделяют умозаключения на индукцию и дедукцию, но они также склонны критиковать оба способа как глубоко ошибочные. В качестве альтернативы в одном из разделов главы восстанавливается версия абдукции, или умозаключения к наилучшему объяснению. В нем показано, как абдукция решает проблемы индукции и дедукции. В нем также предлагается пересмотреть наше представление об умозаключении на спектре от абдукции до предсказания. В этом есть своя польза, помимо простого избавления от привязанности к скептическим догмам. Метамодернистский дзетицизм помогает нам понять, как конкретно мы должны строить наше мышление, как мы должны оценивать свидетельства наших органов чувств, как мы должны формулировать обобщения и теории и какой статус они должны иметь после того, как они были созданы. Эта эпистемология будет работать на практике, чтобы производить скромные, прагматичные, ситуативные знания.

Наконец, в главе 7, "Переоценка ценностей", представлена цель для гуманитарных и социальных наук. Она начинается с обвинения в том, что постмодернизм по сути своей является этическим нигилизмом или моральным релятивизмом. Я утверждаю, что на самом деле верно обратное. Одна из форм этики на самом деле процветает, но она приняла почти решительно негативную форму. Метамодернизм выворачивает постмодернистскую этику наизнанку и обнаруживает разновидность критической добродетельной этики, направленной на то, что я называю "Революционным Счастьем" (капитализация в тексте сделана и объяснена). Этот проект представляет счастье не как умиротворяющее довольство или эйфорическую дымку, а скорее как более радикальный проект, предъявляющий требования к социальному порядку на благо не только людей, но и других разумных существ. Метамодернизм, таким образом, переписывает предполагаемые оппозиции между фактом и ценностью, чтобы сформулировать нормативную, воплощенную этику или политику.

В общем, метамодернизм можно представить как своего рода философскую терапию, которая через дезинтеграцию концепций и декон-структивную бдительность приводит к своего рода способности к реконструкции, направленной на многовидовое процветание. Поэтому чтение книги по порядку равносильно своеобразной терапии, но для того, чтобы оценить это в полной мере, может потребоваться не одно прочтение. Если проект окажется успешным, то сами термины "постмодернизм" и "модернизм" будут разоблачены, их враждебность станет спорной, и даже самые ярые их последователи будут поставлены перед необходимостью считаться с их фундаментальными самонепризнаниями. Таким образом, произведение в целом стремится стать лекарством как для модернизма, так и для постмодернизма. Она призвана преобразить читателя и исцелить его от множества философских тревог и фантомных оппозиций.

Эта книга не принадлежит ни к одному из существующих лагерей. Если уж на то пошло, то это "надеющийся монстр". Я - квир, еврей-буддист смешанной расы. Но хотя этот проект имеет корни в моей особой интеллектуальной и общечеловеческой позиции, а также в теории гомосексуализма, феминизма и критической расовой теории, а также вдохновлен буддийской философией, он не сводится и не должен сводиться ни к одной из них. Это также не просто постколониальная теория, хотя она отчасти является продуктом деколонизирующего импульса, она сопротивляется упрощенному морализаторству. Вместо этого она принимает призыв Боавентуры де Соуза Сантоса к "эмансипационной, нерелятивистской, космополитической экологии знаний". Это не аналитическая и не континентальная философия. Иными словами, хотя проблематика, которую я пытаюсь преодолеть, была сформулирована в рамках американской академии, эта работа направлена на тонкую провинциализацию евро-американской мысли за счет широкого знакомства с неевропейскими (особенно азиатскими) философскими материалами. Я читал все, что попадалось мне под руку, - от философии науки до философии азиатской философии.

Этология, биология, психология, социология, антропология, аналитическая и континентальная философия и многое другое. Это не эклектика, а активная контргегемонистская программа чтения, кульминацией которой является антидисси-плинарность. Перефразируя знаменитую фразу Одри Лорд, можно сказать, что инструменты мастера никогда ему не принадлежали.

Часть 1: Метареализм

1: Как реальный мир стал сказкой, или Реалии социального конструирования

Реальный мир - идея, которая больше не имеет смысла, даже в качестве принуждения - бесполезная идея, идея, которая стала ненужной, следовательно, опровергнутая идея - давайте избавимся от нее!

Ниет Зс Че, Сумерки идолов, или Как философствовать с помощью молотка

Чтобы полностью избавиться от "реалистического" соблазна использовать слово "мир" в прежнем бессодержательном смысле, нам нужно раз и навсегда отказаться от целой плеяды философских понятий.

Ричард Рорти, "Затерянный мир"

Как мы пришли к мысли, что некоторые люди перестали верить в реальность мира? Во многих академических кругах "постмодернистский антиреалист" - это настолько обычное осуждение, что эти два термина регулярно воспринимаются как синонимы. Постмодернизм, деконструкция и постструктурализм обычно характеризуются как виды антиреализма. Реалисты часто считают себя спасителями современной философии от постмодернизма. Но мнимый раскол между реализмом и постмодернистским антиреализмом - это в основном призрачная оппозиция. Она организует полемические столкновения, одновременно затушевывая реальные сходства и различия между разными мыслителями. Даже те философы, которые однозначно выступают за или против "реализма" как такового, обычно говорят мимо друг друга или расходятся во мнениях по вопросам, которые, по сути, не имеют никакого значения для тех из нас, кто работает в области гуманитарных наук.

Поэтому эти организующие дебаты вокруг реализма можно было бы почти не замечать, за исключением двух моментов: единственный способ для метамодернизма не быть