Машина журналиста стоит почти у самых дверей, на месте, отведенном для полицейских.

— А вы, я смотрю, не стесняетесь.

— Да они меня знают, привыкли.

Федерико открывает дверцу, и Летисия садится.

— Какая это машина?

— «Лотус».

Захлопнув дверцу, Федерико обходит машину, выбрасывает сигарету, садится за руль, резко трогает с места и раскрашивает кистью своих фар решетки, окна и темный фасад офисного здания на калье Хенераль Пардиньяс. Маленькая цифровая панель показывает: 20:58 8 °C.

— Красивая машина.

— Вы тоже, сеньорита.

Федерико сворачивает на Хуан Браво. Его рука небрежно лежит на руле — часы «Джагер» на стальном браслете, — другая сжимает ручку переключения скоростей.

— Как же я устала. Вы разрешите, я закурю?

— Разумеется.

Летисия открывает сумочку — «Лоншан», оранжевая крупнозернистая кожа с тисненым рисунком, маленькие жокеи на скаку, включает свой телефон, набирает код — 2808, — ее накрашенные ногти матово отражаются в стекле. Она сует в рот сигарету «Нобель», прикуривает от зажигалки «Бик». Машинально опускает щиток от солнца, рассматривает свое лицо в зеркальце и, держа сигарету в левой руке, правой подкрашивает губы.

Вам лучше?

— Будет лучше в Опере, скорее даже после.

— У вас неприятности с полицией?

— У меня разбили стекло в машине, а потом они задавали кучу вопросов об одном моем знакомом.

— Любопытно…

— Больше всего меня напрягает Опера, мой брат поет сегодня вечером, это премьера, он просил меня прийти, для него это очень важно, а я не смогла из-за этой истории.

— Он поет в хоре?

— Вовсе нет, он поет Дона Жуана.

— А! О да, это действительно важно.

На светофоре горит красный. В правом ряду рядом с «лотусом» останавливается такси.

— Он, стало быть, великий певец, ваш брат.

— Да, но… о, какое удивительное совпадение!

— Сеньорита! Как вы, все обошлось?

— Все хорошо, большое спасибо, вы были очень добры.

— А полицейские вас не сильно доставали?

— Они отвезли меня в участок, из-за них я опоздала в Оперу, но все хорошо, машиной они займутся позже.

— Вот как?

Загорается зеленый. Из вежливости Федерико не трогается. Сигналит машина сзади.

— Ну ладно, надо ехать. Я спешу! До свидания, целую и еще раз спасибо!

— Hasta la vista[29], сеньорита.

Машины трогаются.

— Какое удивительное совпадение, этот таксист помог мне сегодня, когда я обнаружила разбитое стекло в моей машине!

— И правда, бывает же!

— Очень славный парень. Только пахло от него неважно, но он очень славный.

Федерико сворачивает налево, на Лагаска.

— Вы не поедете через Кастельяна?

— Я вас не похищаю. Я хотел проехать здесь, чтобы кое с кем повидаться. Это совсем ненадолго. Тут один парнишка знает много чрезвычайно интересного для журналиста. Он служит зазывалой и своего рода вывеской «бар-Бара», здесь, чуть ниже по этой улице.

— А, так это Моцарт!

— Да, вы его знаете?

— Кто же не знает Моцарта! Трудно знать здешнюю ночную жизнь, не зная Моцарта. А он, значит, кладезь информации? Он же дурачок.

— Вот именно, вы даже не представляете, сколько всего может подвыпивший человек рассказать дурачку на выходе из бара. Как у полиции свои осведомители, так и у меня свои Моцарты. Вы читали Мендосу?[30]

— Эдуардо?

— Да.

— Как все барселонцы, прочла одну-две книжки, а что?

— Вы из Барселоны?

— Да, но живу здесь.

— Так вот, у Мендосы очень часто дурачки служат осведомителями. В «Тайне заколдованной крипты», например, или в «Правде о деле Саволта». У меня, кстати, написано начало романа об этом типе.

— Вы писатель? Я думала, что вы журналист.

— Это почти одно и то же, знаете ли. Или я сделаю об этом парне репортаж. Он меня просто завораживает.

— А меня забавляет. Он запомнил мое имя с первого раза и каждый раз напоминает мне об этом.

— А как, кстати, вас зовут?

— Летисия.

— Очень приятно, Летисия.

— Вот и он!

— Собственной персоной.

Перед дверью «бар-Бара» Анхель Мьедо, полтора метра с кепкой, сорок два года, одетый, как всегда после 20 часов, — башмаки на квадратных каблуках, белые чулки, короткие пышные штанишки красного цвета, такая же курточка, рубашка с кружевами, белый парик и черный бант на жабо, костюм, позаимствованный из театра, где ставили Мариво, — ходит по кругу, спускаясь разве что на три ступеньки внутрь кафе, никуда от него не удаляясь, на трех-четырех метрах тротуара, которые он незримо очертил и присвоил, Анхель Мьедо хлопает в ладоши и моргает — его, как всегда, мучает тик. «Лотус», поравнявшись с ним, останавливается. Федерико опускает стекло.

— Анхель! ¡Acércate![31]

Моцарт приближается. Низкие витрины расположенного в полуподвале кафе, в котором он работает живой вывеской, светятся желтым, и можно разглядеть пару-тройку ранних гуляк, томящихся от безделья за стойкой бармена, и официантку, и величественные трофеи — головы «торос бравос» во всей бессмертной красе своей черной свирепости. Гобернадор, 596 кг, убит 7.5.00 на пласа Монументаль в Лас-Вентас тореро Эль Хули. Томатильо, 568 кг, убит 10.6.01 в Лас-Вентас тореро Моранте де ла Пуэбла. Байларин, 540 кг, убит 22.07.02 в Лас-Вентас тореро Эль Кордобесом. Моцарт ходит, переваливаясь по-утиному. Он не может стоять спокойно и, пока журналист беседует с ним, постукивает ладонью по фонарю на краю тротуара, который освещает его, запертый на замок велосипед, припаркованные машины, почти пустую улицу и блестящий капот зеленого, цвета океанских глубин, «лотуса».

— Так, значит, ты по-прежнему нигде не живешь?

— Да, но я переехал.

Федерико оборачивается к своей пассажирке:

— Он гениален.

Летисия смеется:

— Какие новости? Звезды к тебе заходили?

— Нет, не было звезд, звезд все меньше и меньше.