— Это что, медведь? — Он опустил руки и ударил себя кулаками в грудь. — Я из ундорет, детей молота. В наших жилах течет кровь Одина. Мы — рожденные бурей! — Зная, кто его палач, Снорри показал на Мэреса пронзенной рукой, истекающей кровью. — Я Снорри, сын топора. Я бился с троллями! У вас там есть медведь побольше, я видел в камере. Вот его и ведите.

— Медведя побольше! — заорал у меня за спиной Руст Грейяр, и его дурачина-братец подхватил:

— Медведя побольше!

Вскоре уже все орали хором, да так, что стены старой скотобойни завибрировали.

Мэрес промолчал, только кивнул.

— Медведя побольше! — продолжала реветь толпа, покуда тот не появился и все не замерли от изумления.

Уж не знаю, где там Мэрес его раздобыл, но, должно быть, зверь обошелся ему в целое состояние. Это было вообще самое огромное существо, какое я когда-либо видел. Куда крупнее черных медведей тевтонских лесов, крупнее даже седых медведей из края славян. Даже сидя за воротами в грязно-белом меху, он был высотой больше двух метров, под шкурой и жиром перекатывались мышцы. Толпа затаила дыхание, а потом завыла от восторга и ужаса, предвкушая кровь и смерть и возмущаясь бесчестным убийством.

Когда решетку подняли, медведь зарычал и пошел на четырех лапах, и тогда Снорри схватил нож и выдернул его, ловко повернув в последний момент, чтобы не расширить рану еще больше. Он сжал раненую руку в алый кулак, а другой взял клинок.

Медведь, явно какой-то арктической разновидности, неторопливо приближался, мотая головой из стороны в сторону, втягивая запах человеческой крови. Снорри атаковал, топая ножищами, раскинув руки и издавая оглушительный боевой клич, затем на мгновение остановился, но этого хватило, чтобы медведь поднялся на задние лапы и рванулся навстречу с ревом, от которого я едва не обмочился, даже находясь в безопасности за парапетом. Медведь был три метра ростом, черные когти поднятых передних лап длиннее человеческих пальцев. Нож Снорри, красный от его собственной крови, смотрелся жалко. Он даже жир медведя не пробьет, — чтобы добраться до внутренностей, нужен длинный меч.

Норсиец выкрикнул какую-то угрозу на своем языческом наречии и выкинул вперед раненую руку, растопырив пальцы, размазывая кровь по груди медведя. Безумие чистейшей воды — даже я знаю, что нельзя показывать дикому зверю, что ты ранен.

Медведь, скорее из любопытства, чем от ярости, нагнулся и лизнул окровавленный мех. И тут Снорри пошел в атаку. На миг я подумал, сможет ли он убить зверя, — ну, разве что каким-то чудом сумеет загнать клинок между позвонков, если медведь опустит голову. Все мы вдохнули, Снорри прыгнул. Он оперся раненой ладонью о голову медведя и, словно придворный акробат, прыгнул, пригнувшись, ему на плечи. Медведь взревел и распрямился, пытаясь дотянуться до того, кто ему досаждает, и был в этот момент похож на отца с ребенком на плечах. Снорри тоже выпрямился, подпрыгнул, пользуясь толчком медведя, и высоко вскинул руку с ножом. Он всадил клинок в деревянную обшивку метрах в шести над дном ямы. Подтянулся, перемахнул через парапет — и оказался среди нас.

Снорри вер Снагасон двигался сквозь толпу знати, раскидывая всех попадавшихся на пути. Он уже успел где-то подхватить новый нож и оставлял за собой след из смятых и истекающих кровью горожан, при том что клинком воспользовался всего три раза, когда люди Террифов всерьез пытались его остановить. Им он вспорол животы, одному едва не снес голову. Норсиец оказался на улице, прежде чем половина присутствовавших вообще поняла, что происходит.

Я наклонился над парапетом. В зале царил хаос, повсюду люди собирались с духом и пытались броситься в погоню, теперь, когда источник дохода сбежал. Медведь опять обнюхивал пол, слизывая кровь с брусчатки, на голове у него все еще был красный отпечаток ладони Снорри.

Мэрес исчез. Уж он-то умел появляться и исчезать. Я пожал плечами. Норсиец явно был слишком опасен, чтобы держать его здесь. Он меня погубил — так или иначе. По крайней мере, я пробил брешь величиной в триста крон в своем долге Мэресу Аллусу. Так он слезет с меня как минимум на три месяца, а то и на полгода. А за это время что угодно может случиться. Шесть месяцев — это целая вечность.

Опера! Ничто не может с ней сравниться. Разве что драки кабанов в период гона.

Единственное, что в ней было хорошего, — это место, где ее давали: красивое здание с куполом в восточном квартале Вермильона, где владычество флорентинских банкиров и миланских купцов придавало городу совсем другой колорит. В течение первого часа я пялился на скачущих по куполу нагих нимф, каким-то образом нарисованных так, что на вогнутой поверхности искажение было незаметно. Впрочем, как бы я ни восхищался умением художника подмечать детали, насладиться этим зрелищем регулярно мешали видения из «Кровавых ям». Снорри, обрушивающий на Норраса смертельный удар. Оотана, сползающий по стене и заваливающийся вперед с размозженной головой. Тот прыжок. Тот великолепный, немыслимый, безумный прыжок! На сцене сопрано воспаряла на высоких нотах, а я вспоминал, как норсиец вырвался на свободу.

В антракте я искал знакомые лица. Я опоздал на представление и шумно пробрался на место, закрывая другим обзор. В тусклом свете, вдали от своих более пунктуальных товарищей, я был вынужден усесться среди незнакомцев. Теперь, под люстрами фойе, хватая бокалы вина с каждого подноса, оказывающегося под рукой, я обнаружил, что, вопреки мрачным предупреждениям моего брата Дарина, на премьеру пришло удивительно мало народу. Оказалось, что даже отец не явился. Поговаривали, будто слег в постель. Он никогда не был любителем музыки, но сундуки Ватикана оплачивали эту свору ангелов и демонов, завывающих один другого громче, — толстяки потели под тяжестью восковых крыльев, выводя рулады. Самое меньшее, что мог сделать местный полномочный представитель, — это прийти и страдать вместе с остальными. А, чтоб их, я не видел даже Мартуса или гребаного Дарина.

Я протиснулся мимо человека в белой фарфоровой маске, словно явившегося не в оперу, а на маскарад. Или по крайней мере, попробовал протиснуться, но не смог и отскочил от него, будто он был выкован из железа. Я повернулся, потирая плечо. Что-то во взгляде сквозь щели в маске холодной волной страха смывало любые позывы возмутиться. Я дал толпе разделить нас. Это, вообще, был человек? Взгляд его преследовал меня. Белая радужка, серые белки. Плечо болело, будто инфекция разъедала кость… Нерожденный. Дарин что-то говорил о нерожденных в городе…

— Принц Ялан!

Амераль Контаф приветствовал меня с раздражающей фамильярностью, разряженный во что-то смехотворно пышное, несомненно купленное специально для этого случая. Премьеру явно никто не хотел смотреть, если уж сюда пригласили субъектов столь низкого пошиба.

— Принц Ялан!

Движение толпы несколько отдалило нас друг от друга, и я притворился, что не заметил его. Этот тип, видимо, преследовал меня из-за мнимых документов, касающихся Снорри. Хуже того, он уже вполне мог быть в курсе, что норсиец носится как безумный по улицам Вермильона. Или же он соскреб позолоту с моего подарка. В любом случае, какова бы ни была причина, по которой он хотел говорить со мной, мне как-то не хотелось с ним иметь дело. Я резко повернулся и оказался лицом к лицу с Аленом де Виром, щеголяющим какой-то неуместной повязкой на голове, сопровождаемым двумя уродливыми молодчиками, на коих криво сидели оперные накидки.