– Ну что же ты? Почему ты не хочешь обнять маму? – картинно расстраивались женщины, еще сильнее распахивая руки для объятий.

Так повторялось из раза в раз, и это навело на мысль, что дети заболевают шизофренией в семьях с определенным типом родителей. В основном эти женщины принадлежали к числу истеричных, демонстративных личностей, которые воспринимают ребенка как способ утвердить себя в обществе, оправдать смысл своего существования. Иногда бывало, что так вели себя женщины совсем другого типа: закрытые, застегнутые на все пуговицы дамы, сосредоточенные на карьере. В одном эти дамы поступали всегда одинаково. Когда они вместе с ребенком оказывались в кабинете психиатра, они никогда не разрешали своим детям заговорить. Сколько бы Бейтсон ни задал вопросов, ответ всегда следовал из уст матери. Они не могли признать в своем ребенке человека, считая его чем-то вроде дорогой машины, за которой обязательно нужно хорошо ухаживать, следить за всеми параметрами и вовремя менять масло, но машина ведь не может ответить на вопрос врача, верно? Автомобиль не может иметь своих чувств и эмоций. Эти женщины отказывали в этом праве своим детям.

В те годы считалось, что шизофрения неизменно влечет за собой эмоциональное уплощение, низкий эмоциональный интеллект, из-за которого больным сложно распознавать эмоции других людей. Бейтсон же предположил, что дети, страдающие тяжелым психическим заболеванием, напротив, с рождения очень тонко чувствуют настроение матери, но их прогноз всякий раз не оправдывается. Ребенок считывает, что мать раздражена, но слова ее говорят об обратном. Эмоции матери непрогнозируемы и неконтролируемы, она никогда не объясняет своих мотивов и действий. В результате ребенок оказывается в ситуации, когда каждый его выбор будет оценен как ошибочный. В такой ситуации рано или поздно любой человек откажется от самой возможности выбора. В такой ситуации у ребенка есть только один способ защиты: уйти в собственные фантазии, где все ведут себя в соответствии с заданными ребенком правилами игры. Впоследствии было доказано, что шизофрения связана с дисбалансом дофамина и других гормонов, поэтому теория Бейтсона не оправдала себя в отношении объяснения причин возникновения шизофрении, но вот любое шизотипическое расстройство, равно как и большинство других типов расстройств личности, как оказалось, возникает под воздействием механизма двойного зажима или двойного родительского послания.

Он не мог считать себя частью своей семьи, еврейской общины, у семьи Берковиц не было в Нью-Йорке большого количества близких родственников, из-за чего Дэвид оказался в абсолютной эмоциональной изоляции. Не научившись понимать чувства родителей, он не научился строить какие бы то ни было отношения. Добиться какого-то эмоционального отклика ему удавалось только с помощью плохих поступков. Бросая бутылку с зажигательной смесью, он разбивал стену, отделявшую его от мира. В этот момент его замечали, на него орали, его ненавидели, а ненависть по силе эмоций равна любви. Для выработки гормонов нет большой разницы. Мозг быстро переучивается и начинает вырабатывать дофамин, гормон удовольствия, при виде не любви, но ненависти.

Смерть приемной матери, случившаяся в разгар подросткового возраста, завершила психопатизацию[3] личности. Психиатр Дэвид Абрахамсон, один из психиатров, которые должны были решить, болен Дэвид или нет, не сомневался в том, что перед ним сидит человек с тяжелым расстройством личности, вполне вероятно, что шизотипическим. Столь же ясно было и то, что перед ним сидит крайне умный человек. Тяжелое расстройство личности действительно обычно сопровождается тем, что человек с трудом распознает эмоции других людей. Вызвано это двойным родительским посланием, холодным эмоциональным фоном в семье или дисбалансом гормонов, не имело принципиального значения сейчас. Человек с расстройством личности неизлечим, потому что не болен. Это набор личностных особенностей, которые обычно легко компенсируются при наличии высокого интеллекта, благодаря которому такой человек начинает ловко мимикрировать, учиться показывать те признаки эмоций, которых от него ждут. Дэвид сейчас легко справлялся с этой задачей. Перед психиатром сидел довольно умный, спокойный, покладистый человек, который подкован в области психиатрии, но старается этого не демонстрировать. Именно такого пациента желает увидеть перед собой любой психиатр. Способен ли такой человек взять в руки револьвер и пойти расстреливать людей? Или он может сделать это только в том случае, если услышит голос демонов?

Психиатр попрощался с пациентом и нажал кнопку вызова санитаров. Через минуту в кабинет вошло двое мужчин, и Дэвид с готовностью поднялся, улыбнулся на прощание психиатру и дал себя увести. Спустя еще минуту психиатр тоже вышел из комнаты для приема пациентов и направился по коридору в свой кабинет. Навстречу ему попался директор клиники, в руках у которого была какая-то тряпка.

– Ты видел, что творится за воротами? – поинтересовался он у Дэвида.

– Протестующие? – Абрахамсон уже несколько дней подряд приезжал на работу под улюлюканье толпы. Перед входом в клинику дежурило несколько десятков человек с плакатами, на которых были написаны проклятия в адрес Дэвида Берковица. Среди этих людей были родственники тех, кого расстрелял Дэвид, поэтому психиатр не спешил осуждать этих людей.

– Не только, – ответил начальник Дэвида Абрахамсона, протягивая ему тряпку, которую держал в руках. Это оказалась футболка, на одной стороне которой кто-то написал желтой краской «Сын Сэма», а на другой стороне значилась цитата из открытого письма Дэвида: «Привет из сточных канав». – Похоже, у нас второй Чарли Мэнсон[4], – мрачно подытожил врач.

1967–1970 гг.

В 1967 году в Co-op сity уже вовсю шло заселение. Тут все еще строили новые гигантские многоэтажные дома, но первые жильцы уже старались кое-как начать обустраивать свой быт. Это был настоящий город в городе, квартиры в котором покупали на последние средства, влезая в долги, перезакладывая недвижимость и отказывая себе во всем самом необходимом. Люди въезжали сюда с мыслью о том, что здесь они обретут счастье и благополучие, ведь именно это им обещали в офисах продаж, разбросанных по всем окрестностям Нью-Йорка. В числе таких отчаянных мечтателей были Нат Берковиц с сыном-подростком Дэвидом, которым разрешили вселиться в квартиру номер 17 B по адресу 170 Dreiser Loop. Пришлось переоформлять все документы, так все они были на имя Перл Берковиц, но все же администрация пошла Нату навстречу, хотя предпочтение всегда отдавалось полноценным семьям с маленькими детьми. Берковицы были как раз такими, когда подавали это заявление. Сейчас же Перл умерла, а Дэвид уже успел превратиться в неуклюжего подростка.