ногу будто кипятком ожгло. Он даже не сразу сообразил, что случилось, а какой-то типчик в кожанке с нахальными злыми глазами уже дышал чесночным духом ему в лицо: «Обоссался, блаародие?» И, отвернувшись к своим, уже с утвердительной интонацией весело подытожил: «Блаародие обоссался!»

Когда они ушли, Митенька сел на корточки, прижался спиной к холодной стене и завыл – тихо, горько, точно обиженный щен. Ему было тринадцать лет, и он учился в гимназии.

Три года назад он добрался до отцовской библиотеки и с тех пор читал запойно, все подряд. Он привык себя ассоциировать с героями умными, храбрыми и самоотверженными. С теми, кто честно сражается и всегда побеждает. Иногда перед сном ему мечталось – вот вырастет, и будет у него невеста, и он застрелит всех, кто дурно о ней подумает. А теперь получается, что не просто не может дать честный бой, а даже не способен выдержать колючий взгляд пьяного хама. Обоссавшееся блаародие – вот он кто.

Вообще-то после того случая Мите, как ни странно, стало легче. Как будто бы кто-то невидимый провел черту, навсегда отделившую нежного болезненного мальчика, в совершенстве владеющего французским и мечтающего о поединках с драконами, от грязного никчемного бродяжки. Все эти дни ему было страшно и стыдно. И так не хотелось становиться животным, так мечталось проснуться от запаха няниных блинов, и чтобы больше не было ни серых улиц, ни глумливых морд. А теперь он словно принял собственную деградацию как часть смерти. Увидел свою смерть, которой, возможно, еще дела до него не было, и смирился. А когда находишь силы принять худшее, жить становится легче.

И вот в один из тех часов, что Митенька просто сидел, прислонившись спиной к холодной стене какого-то дома и тупо созерцая пространство перед собою, кто-то вдруг потряс его за плечо.

Юноша нехотя поднял глаза.

Над ним стоял обычный мужчина, разве что ростом намного выше среднего. Да, обычный – но все же в нем было что-то удивительное. Митенька не сразу сообразил, что именно, но через мгновение его осенило: незнакомец улыбался. И это была не торжествующая ухмылка дворового пса, дорвавшегося до барской постели, не безумная гримаса слабака, отпустившего разум на волю и пребывающего в одному ему ведомом блаженстве. Нет, самая обычная улыбка озаряла румяное лицо незнакомца – приветливая, доброжелательная и даже вполне светская. Такими улыбками приветствовали друг друга люди из Митенькиной прошлой жизни, и мальчик, грубо перенесенный в другую реальность, уже не ждал когда-нибудь увидеть подобное выражение на человеческом лице. Поэтому сейчас растерянно улыбнулся в ответ.

От незнакомца веяло уверенностью и покоем. Конечно, он мог оказаться кем угодно – войны и хаос всегда выпускают на волю шулеров и проходимцев всех мастей. Но Митенька почему-то точно знал – улыбающийся мужчина не причинит ему вреда.

– Что случилось, молодой человек? – сочувственно и даже как будто бы строго спросил незнакомец. Его интонация заставила Митю смутиться, и он пробурчал:

– Как будто вы сами не видите, что случилось.

– Ах, это… – махнул рукой странный незнакомец – Хотите кофе?

– Кофия? – недоверчиво переспросил Митенька. – Но откуда же у вас кофе?

– Идемте уж, – рассмеялся мужчина. – Будем вас спасать, раз уж мне сегодня подвернулись именно вы.

Последнюю фразу он сказал так тихо, что Митя едва ее разобрал. Пожав плечами, мальчик нырнул вслед за незнакомцем в темную арку. Терять ему было нечего, беречь тоже. Последний оплот человеческого – ботинки – отняли. А жизнью он с некоторых пор не то чтобы просто не дорожил, но и был бы рад без боя вручить ее первому же посягнувшему.

Незнакомец же держался так, словно странные дни обошли его стороной. Он был гладко выбрит и благоухал вербеновой водой, а одет был в домашний бархатный халат цвета бургундского вина, из-под которого выглядывал белоснежный ворот накрахмаленной сорочки. Спину мужчина держал прямо, а в его взгляде не было ни доли отчаяния или страха. Митенька шел за ним, и ему вдруг подумалось: а что, если с чернотой покончено? Невозмутимый господин почуял в нем своего и теперь не бросит. Митеньке ведь многого не надо, он готов пойти в услужение хоть за крышу над головой. Он мог бы быть секретарем: идеальный французский, сносный немецкий, латынь, каллиграфический почерк. Если, конечно, в этом безумном городе кому-то еще нужны секретари. Да что уж там, мальчик и ботинки готов был бы полировать, и взбивать постель – лишь бы не слоняться больше по темным улицам, не смотреть в противные рыла, лишь бы хоть иногда было немного теплого ноздреватого хлеба и кофе. У Митеньки заурчало в животе. В последний раз он ел вчерашним утром – у брошенных дворником мусорных баков нашел вялый и подгнивший с одной стороны кочан капусты.

Кофе… Он обещал кофе…

Мите думалось, что незнакомец ведет его к себе в дом, но тот вдруг остановился посреди пустого двора, возле старого клена.

– Прошу вас, молодой человек.

Митя заметил, что на земле, под их ногами, валяются старые одеяла. У него задрожала нижняя губа. И так горько вдруг стало – гораздо горше, чем в тот день, когда дворник Никодим отнял у него башмаки. Было обидно, что он позволил себя провести. Да еще кому позволил – себе самому! Незнакомец и двух слов не успел сказать, Митя сам все сочинил. Так хотелось поверить в то, что в этом хаосе у кого-то еще может быть дом.

Должно быть, все горькие мысли были написаны на его лице. Потому что странный незнакомец вдруг хлопнул его по плечу и, рассмеявшись, сказал:

– Да полно же вам, хватит кукситься. Сейчас кофий пить будем… Зовут вас как?

– Дмитрием. – Митя опустился на отсыревшее одеяло и обнял колени руками.

– Меня – Хунсаг, – с легким поклоном сообщил мужчина.

– Что за имя странное? – удивился Митенька.

– Уж какое есть, таким и довольствуюсь, – мягко улыбнулся Хунсаг. – Вам, Дмитрий, кофе с сахаром?

Мальчик обескураженно кивнул.

Хунсаг отошел куда-то за угол, и, несмотря на разочарование, Мите вдруг стало страшно, что он больше не вернется.

Заморосило.

Юноша закутался в одно из одеял – хоть и отсыревшее, но все же теплее. Его била дрожь. Суставы будто бы покрылись корочкой льда. «Если свалюсь с жаром, мне конец, – почти без эмоций подумал Митенька. – Не выжить мне».

– Хорошо, что у вас, Дмитрий, хотя бы хватило ума на то, чтобы избавиться от жалости к себе. Сколько дней вы бродяжничаете? Судя по состоянию вашего сюртука, не больше недели. И уже такой прогресс.

Хунсаг подошел незаметно со спины. Шаги его были неслышными, и это Митю удивляло – за дни вынужденного бродяжничества он обрел животную привычку прислушиваться. Мир звуков, которому раньше мальчик не придавал значения, вдруг стал чем-то вроде