Я посажен на строгий режим за неосторожное замечание о завтраке. Передаю дневник Иванову 2-му.

Дневник передал. Иванов 3-й.

Дневник принял Иванов 2-й.

Работы по ликвидации тромба возглавил я. Обед — сухой паек. Выдано в карцер Ивановым 1-му и 3-му хлеб и вода. Расписку принял.

Посажен в карцер за самоличное курение в неположенном месте. Пишу в карцере.

Ах, чтоб вашу мать, налево, направо и прямо!!! Раскудрить тебя туда! Первый выиграл мой хлеб, задолбали совершенно!..

Сейчас нас откомандировали на расчистку тромба.

Морозный тяжелый воздух заставляет нас кашлять. Сперва Иванов 3-й обшмонал меня и Иванова 1-го. Потом я обшмонал его. Тромбы похожи на лес. Их надо пилить и пилить, а потом оттаскивать в сторону. Ночью в карцере — холодно. И жрать хочется. А сидеть нам долго, за каждую нашу провинность в нынешней обстановке дают пожизненный срок. Зато теперь у нас продвигается работа, а раньше, когда все были начальниками, не хватало рабочих. Поэтому мы не жалуемся и свято верим в успех нашего дела.

Иванов 1-й простучал мне, что у него есть напильник для побега. Я настучал на него Иванову 3-му, а тот сократил нам обоим паек до осьмушки в день.

Вечером перестукивали с Ивановым 3-м матерные анекдоты друг другу. В неволе усиленно занимаюсь онанизмом. Ничего! Вытерпим. Мы все, все, все вынесем. На своих плечах, на своих плечах. Ла-ла. Засыпаю. Завтра в пять часов — подъем, зарядка, построение, линейка, завтрак, шмон, линейка, построение на работу, работа. И так далее. Замучили!!!

Но расчистка продвигается.

21 декабря.

За нарушение ритма работы приговорен к расстрелу. Исполнителем приговора выбран Иванов 2-й. Ивановы 3-й и 1-й решили устроить мне побег. Об этом услышал исполнитель и тоже приговорил их к расстрелу. Мы вместе решили устроить восстание, хотя это и противоречит порядку. Но я понял, что я слаб и, оказывается, очень боюсь смерти. Кто кого?!!

Итак, нас вели на расстрел. Исполнитель (Иванов 2-й) поблескивал пистолетом и предупреждал каждое наше движение. Но мы затаили в душе отчаянное желание побега.

Страх смерти пронзил меня. Мои друзья тоже были понурыми и невеселыми. Они уже не верили ни в побег, ни во что. Мы никогда не верили в Бога, но мы не хотели, никогда не хотели умирать… Господи, что же это получается!!!

Нас привязали к трем соснам, и Иванов 2-й прицелился в меня. Я чувствую виском холодное дуло пистолета.

Но вот… Ура!!! Лед тронулся! Тромб размыт!!! Наши совместные усилия не подкачали, и теперь — путь свободен. Приговоры отменены, и мы целуем друг друга на радостях. Мы будем жить, мы будем плыть, мы будем бабочек ловить. Нас отвязали, и я даже захотел застрелить Иванова 2-го, но он исполнял свой долг и поэтому не виноват.

Итак, мы вернулись на наш корабль и плывем дальше. Мы проявили мужество, стойкость и упорство. За это мы наградили себя орденами и медалями. Аварийная обстановка кончилась. Вперед, в мозги!!!

Связь с Центром все еще не налаживается.

23 декабря.

Дневник принял. Иванов 3-й.

И так — по вене, по вене, по вене… Как наркотик, мы рвемся в мозг, как капельница или ассенизатор, мы отмываем наш мир от не нужных ему болезней, вычищаем гнойные места, выстраиваем космос, во имя порядка и разума. Ура. Мы двигаемся сквозь лицо, мы чувствуем запах носа, мы слышим ушами больного, но скоро кончится эта материя, и пред нами предстанет поле наших действий — один в поле воин. На нас направлены судорожные глаза телезрителей; они волнуются и ждут, чтобы было интересно. Главное — не потерять интерес, и мы храним его в себе, как новую религию. Мы все разрушим до основания — такой мир нам не нужен. Простота спасет мир. Мир, данный нам в ощущениях, будет принесен в жертву, и мы возьмем у него рациональное зерно. Мы — дети тех, кто устал.

Я и два моих друга бывали еще и не в таких переделках, наши кожаные куртки хранят воспоминания тяжелых приключений и северной романтики, к нам пристала звездная пыль, а это лишь вещество. Мысль же — это поле. Вооруженные приборами наших чувств и опытом, мы будем вершить.

Связь с Центром, правда, до сих пор не налаживается. Радиопередатчик почему-то стал работать как эхо: он передает нам нас самих. Но мы и здесь не подкачаем.

Сегодня — пиршественный завтрак. Обед веселит наши желудки. Мы выпили бутылку коньяка по случаю праздников. Мы плывем в жидкой кровяной среде, но мы выйдем к высшей нервной деятельности. Приборы ощущают близость мозгов. Еще немного, еще чуть-чуть. Хочется даже петь песни. Что мы увидим в этом новом месте, куда не ступала нога человека?

Здесь нет никого, кроме нас, нет наших друзей, начальников, но мы несем их в своем сердце. Настроение — чемоданное. В ожидании мы даже сломали распорядок дня и просто сидим и ничего не делаем. А нас все несет вперед и вперед, и скоро мы выйдем в капилляры, а там уже и мозги. Иванов 1-й подготовил специальное снаряжение, и мы любовно его осматриваем.

— Главное, нам не потеряться, — сказал Иванов 1-й, обнимая нас. — Мы должны держаться друг за друга во что бы то ни стало.

Мы прослезились, но сирена отвлекла нас от чувств. Мы бросились к приборам и поняли, что мы подступаем к мозгам. Наш корабль плыл все медленней и медленней и наконец остановился.

В иллюминаторах стало виднеться что-то серо-белое, огромное и непонятное. Пора готовиться к выходу. Передаю дневниковые записи мне.

Дневник принял. Я.

§ 3

Я

Ивановы вышли на тихий полустанок, в глухую дождливую ночь. По спинам их хлестал промозглый ливень со снегом пополам. Они ежились, вытирали усталые лица и осматривались.

— Ну и погодка! — сказал Иванов 1-й.

— Да… — поддержал его Иванов 2-й.

Потом они помолчали. Дождь все лил и лил, в воздухе пахло свежестью осенних лип и озоном.

— Надо, наверное, переждать этот дождь, а то не видно ни зги, — предложил Иванов 3-й.

— Да, — дрожа от холода, согласился Иванов 2-й. Ивановы зашли под какой-то навес, сели на мокрой скамейке и судорожно закурили еле сухой “беломор”. Где-то вдали аукали поезда. Семафор зло сверкал красным светом.

— Я думаю, надо дождаться. — сказал Иванов 1-й.

— Да, — согласился Иванов 2-й. — Только жрать больно хочется.

— А мы сейчас поедим, тут, наверное, буфет должен быть.

— Точно.

Ивановы сидели еще минут пять, потом, как по команде, выкинули папиросы