Нэш допил свое пиво и взглянул на часы.

— На твоем месте я бы сдался, — заключил он. — Пусть кто-нибудь другой этим занимается. Годдар все сказал, спев эти строки из джойсовского "Улисса":

Открою Вам,

Что рад бы сам

Я невидимкой стать.[5]

А почему бы и нет? Если такой великий человек, как Годдар, хочет быть невидимкой, ну что ж, имеет право. И сомневаюсь, что кто-то до сих пор возится в этом дерьме.

— Моя подруга, — напомнил Домострой. — Что мне сказать ей?

— Предложи ей взамен побегать за мной. Я в здравом уме, выгляжу как рок-звезда и, что самое главное, ни от кого не прячусь!

В нью-йоркской публичной библиотеке Домострой сосредоточенно изучал одну статью за другой, но не находил ничего для себя нового, ни единой зацепки. Из года в год у пластинок Годдара был самый высокий рейтинг, с каждой неделей его музыка становилась все популярнее, заполонив, казалось, все телевизионные и радиоканалы, однако никто так и не исхитрился узнать, кто же он такой, и его тайна оставалась неразгаданной. Один теоретик музыки из Сан-Франциско утверждал, что Годдар был его студентом в Беркли, разделял кредо Декарта " Larvatus prodeo — хожу неузнанным" и писал эссе, по духу очень близкие его же знаменитой песне "Душа страждет". Теоретик заявлял, что, когда он попытался связаться со своим бывшим студентом, выяснилось, что нынче тот вне досягаемости и никто из его друзей не имеет о нем никаких достоверных сведений. Диск-жокей с Манхэттена с такой же уверенностью сообщал, что Годдар некогда был крестьянином и проживал с женой и тремя детьми на отдаленной ферме в северной части штата Нью-Йорк. А известный английский рок-гитарист был убежден, что они с Годдаром, прежде чем добились успеха, долгое время околачивались в неком лондонском джаз-клубе. Также и экстрасенсы, работающие по найму в таблоидах и музыкальных журналах, изображали Годдара то патологически застенчивым провинциальным юношей, забившимся в свою берлогу, где он вместе со своими музыкальными редакторами сочиняет и записывает музыку, то — наркоманом из промышленного центра, временами нуждающимся в госпитализации; третий утверждал, будто Годдар, прежде чем скрыться от посторонних глаз, был известен миру под другим именем как посредственный исполнитель в стиле «кантри», и лишь в результате заговора ЦРУ и с помощью наемных профессиональных композиторов, а также влиятельных друзей из большого бизнеса и любовницы, ранее являвшейся известным голливудским агентом, ему удается так долго избегать разоблачения.

Скрепя сердце Домострой принял решение взглянуть на "Удар Годдара", популярную вест-сайдскую дискотеку, названную в честь Годдара и уделявшую особое внимание его музыке, "Удар Годдара" отличался от большинства дискотек тем, что вместо крутящих пластинки диск-жокеев здесь выступали живые исполнители, нередко весьма изощренные рок-н-рольные и поп-группы, для которых появление в "Ударе Годдара" было равносильно паломничеству в Мекку.

Домострой не выносил дискотек и держался от них подальше даже во времена своей популярности, когда его туда приглашали. Объяснял он это просто: намешанная компьютером, усиленная роботом и воспринимаемая танцующими человекоподобными автоматами, дискомузыка не является искусством.

Когда Домострой вошел в "Удар Годдара", одна из сменяющихся в этот вечер групп с шумом стаскивала со сцены аппаратуру, в то время как другая устанавливала свою. Прежде чем Домострой пробился сквозь потную толпу к бару, начала выступать новая команда и повсюду закачались обнимающиеся парочки.

Когда он наконец оказался у стойки и заказал "Куба Либре", бармен, латиноамериканец со свирепыми усами, зыркнул на него и спросил:

— Что это такое?

— "Куба Либре"! — повторил Домострой погромче.

— Куба что?

— "Куба Либре", — с трудом сдерживаясь, по слогам произнес Домострой. — Вы ведь бармен, не так ли? Это ром с кокой и долькой лайма!

— Я знаю, что такое "Куба Либре". Я кубинец! — рявкнул бармен. — Но «либре» означает «свободный», а мне, между прочим, известно, что на Кубе свободой и не пахнет, так что вместо того, чтобы называть этот коктейль "Куба Либре" — что является ложью, — я советую вам, сеньор, называть его "Большой Ложью"! Вы меня поняли?

— Я вас понял, — бесстрастно подтвердил Домострой. — Дайте мне двойную "Большую Ложь". С двумя дольками лайма, пожалуйста.

Сидящая рядом девушка рассмеялась, и Домострой, готовый к отпору, резко повернулся. Она тоже оказалась латиноамериканкой, с выразительными карими глазами, угольно-черными волосами и ослепительно белыми зубами.

Она продолжала смеяться, и под ее пристальным взглядом он почувствовал себя неуютно, но тем не менее не мог отвести глаз от ее высокой груди и крепкой фигурки.

— Папа, не кипятись! — сказала она. — В следующий раз заказывай "Текилу Санрайс".

— Я тебе не папа, — огрызнулся Домострой.

— Мог бы быть, — сказала она и развернулась на высоком стуле, дабы продолжить разговор.

— Мог бы. И не только папой. — Домострой пытался вычислить, то ли это скучающая кокетка, против чего возражений он не имел, то ли обычная шлюха, которая была ему не по карману.

— Прическа могла быть и получше, — сообщила она, продолжая изучать его.

— Вот как?

— Эта слишком коротка, — убежденно провозгласила она. — Совершенно не годится для твоего лица.

— И что же мне теперь делать? — с ухмылкой осведомился он.

— Просто месяц-другой отращивать волосы. А затем постричься правильно.

— У кого?

Она одарила его игривым взглядом.

— У меня, например.

— Почему у тебя?

— Я — косметолог. С полной лицензией на стрижку волос. — Она тут же полезла в сумку, висящую у нее на плече, вытащила из нее визитную карточку и протянула Домострою.

На карточке он прочитал:

"Анжелина Хименес, косметолог. Ранее в отеле Каза-дель-Кампо, Ла Романа.

Доминиканская республика".

Адрес значился в центре Манхэттена.

— Все зовут меня просто Ангел, — сказала она.

Домострой представился, извинившись за отсутствие у него собственной карточки.

— Их я тоже стригу, — горделиво ткнув пальцем в музыкантов на сцене, пояснила она. — Я стригу большинство нью-йоркских музыкантов "новой волны". — Она помолчала, словно ожидая от него возгласов изумления, но, не дождавшись, продолжила: — Всякий раз, когда ты видишь по-настоящему крутую прическу на обложке нового панк-, фанк-, рок- или поп-альбома, можешь быть уверен — это моя работа. Я каждого стригу по-своему — и со всеми лично знакома!

— Я поражен, — воскликнул он, чувствуя, что подворачивается удобный случай. И пододвинул свой стул поближе.