— Вообще-то этим зельем не балуюсь…

— Я не про вообще, я про сейчас. Давно?

— С месяц, наверно, — ответил Георгий, вспомнив не сразу, какое сегодня число.

— Часто?

— Почти каждый день, — пришлось признаться Георгию.

Докторша вздохнула, неожиданно ласково предложила:

— Полечиться не хочешь?

— От чего? — не понял Георгий.

— А вот от этого самого зелья, — докторша серьезно щелкнула пальцем по морщинистому кадыку.

— Да вы что? — уставился на нее Георгий. — Что я вам, алкоголик?

— Да нет еще, — задумчиво сказала докторша, внимательно разглядывая его. — А если сейчас не бросишь, вполне можешь им стать.

— Не бойтесь, — с вызовом сказал Георгий, — алкашом не был и никогда не буду.

— Это тебе надо бояться, парень. Смотри, я ведь серьезно говорю… Может, и вправду ты не из хлипких, да ведь эта зараза всяких с ног валит.

— Меня не свалит. Это так, временно, беда у меня большая.

— Да надо думать, что беда, с радости-то еще никто не спивался…

— Жена у меня умерла, — тихо сказал Георгий.

Она, поднявшись, молча постояла над ним, крупно возвышаясь большой старой головой, горестно развела руками.

— Ну что тебе сказать… Держись, парень, жизнь-то длинная… А не остановишься сам, приходи, полечим.

— Остановлюсь, — твердо сказал Георгий.

— Дай-то бог…

Сомнение, прозвучавшее в ее голосе, вызвало в нем прилив раздражения. Не слишком вежливо попрощавшись, он вышел на крыльцо больницы, закурил, постоял под навесом, глядя, как сечет грязные бугарские улицы ледяная крупа. «Врешь, милая, не стану я алкашом! В любой момент могу бросить, хоть сегодня… Я еще всем докажу — не слабак Гошка Свиридов, рано еще меня в тираж списывать!»

Он стал думать, куда идти. К Нине? Не хотелось. А больше-то куда?

И он пошел в общежитие. Очень хотелось выпить, но он перемучился, пососал валидолу, которым заботливо снабдила его старая докторша, — и не притронулся к стакану, не без тайной гордости за себя подумал: в самом деле ведь может сам остановиться, выходит, и вправду не слабак…

Пришла беда — отворяй ворота. Как обухом по голове ударило письмо Сергея. У Дмитрия Иннокентьевича при известии о смерти Ольги случился инсульт, от которого он через две недели умер.

Написал и Кент. Он настоятельно просил пока не ездить домой: Антонина Васильевна тоже плоха, начнет расспрашивать об Ольге, и наверняка быть еще беде. Просьба Кента была лишней, домой Георгий все равно не поехал бы. Увидеть комнату, в которой они жили с Ольгой, ее платья, кровать, на которой спали вместе, — это уже слишком… Да и как рассказать обо всем Антонине Васильевне?

И он поехал к Кенту, жившему тогда в Долинске, под Москвой. Даже в институт, где он все еще числился на работе, Георгий не явился, отослал Климашину заявление об увольнении. Он уже знал, что все отчеты по экспедиции сделал для него Коля, что они одобрены и претензий со стороны институтского начальства быть не должно. Климашин написал, что пока ему предоставлен отпуск, и просил при первой возможности приехать к нему. Георгий даже не ответил на это письмо и через два месяца получил заказным письмом трудовую книжку. Предпоследняя строчка в ней выглядела внушительно: «Принят на работу начальником геологопоисковой партии». Тот самый капитал, который они собирались вдвоем с Ольгой использовать в золоторазведке… Последняя строчка была самой обыкновенной: «Уволен по статье 46 КЗОТ». Что означало — по собственному желанию. И никаких отметок ни о малейшем ЧП, не говоря уж о смертном исходе…

Нужно было начинать новую жизнь. Кент уговаривал его: не спеши, осмотрись как следует, отдохни, время терпит. И Георгий не спешил. Два месяца он прожил в Долинске, часами гулял с годовалым Сашкой, помогал Наташе по дому. Кента он почти не видел — тот кроме основной работы в НИИ преподавал еще в вечернем институте. Даже по воскресеньям он не всегда бывал дома.

Еще в школе сам же Георгий назвал Кента Вундеркентом — и как в воду глядел. Тогда, зимой шестьдесят пятого, ему и двадцати шести не было, а он уже стал кандидатом наук и руководителем отдела и, как говорила Наташа, работавшая под его же началом, одним из лучших специалистов по вычислительной технике чуть ли не во всем Союзе. Этому нетрудно было поверить — хотя бы по тому, сколько зарабатывал Кент. Но выглядел он тогда отнюдь не молодо и не счастливо. Наташа сказала, что он и прежде работал много, а после смерти сестры и отца одержимость его стала просто пугающей. Георгий и сам видел это и как-то сказал ему:

— Ты бы не гнал так — запалишься.

Сидели они вдвоем на кухне уже в двенадцатом часу ночи. Кент только явился, Наташа собрала ему ужинать и тут же ушла. Она, казалось Георгию, вообще побаивалась мужа.

Кент усмехнулся:

— Жить-то надо, Гоша. Не водку же пить, в конце концов.

— Ты меня имеешь в виду? — сразу вскинулся Георгий.

— И тебя тоже, — жестко сказал Кент. — Откровенно говоря, не ожидал я, что ты так… утешаться будешь.

— Интересно, что ты на моем месте делал бы, — не подумав сказал Георгий, жалея о том, что в порыве откровенности рассказал ему о своих бугарских загулах.

— Да? — угрюмо взглянул на него Кент. — Тебе Ольга жена была, а мне посторонняя? А отец мне тоже человек чужой?

— Извини, я не то хотел сказать.

— Знаю я, что ты хотел сказать. Что ты там пережил, очень даже могу вообразить. А все равно скажу: с горя водку глушить — это, брат, очень неоригинально. Можешь так в этой грязи вываляться, что и не подымешься уже.

— Я уже три месяца капли в рот не брал, — с обидой сказал Георгий.

— Извини, я так, на всякий случай… Устал я.

— И я про то говорю. У тебя ведь, кроме работы, еще и жена, сын. А ты почти не видишь их. Сашка уже меня стал папой звать.

Этого уж вовсе не следовало говорить. Кент отшвырнул вилку, встал и, не глядя на него, вышел.

В феврале приехал Сергей, ездивший домой на каникулы (он тогда учился в Литинституте). Пробыл всего один вечер, долго они сидели с Кентом на кухне, говорили, а Георгия почему-то не позвали. Кент, как обычно, к восьми ушел на работу, Сергей поднялся только в десять и сразу засобирался в Москву. На вопрос Георгия, как Антонина Васильевна, неопределенно махнул рукой. А через неделю Кент мимоходом сообщил, что Сергей взял академический отпуск и снова уехал домой.

— Что, так плохо? — спросил Георгий.

— Да чего уж хорошего, — сумрачно отозвался Кент.

— А ты поподробнее