Сказала так, ухватила Пустельгу и взмыла в небушко , к новой луне, ниже облака ходячего, выше леса стоячего.

И отпустила.

Не дали Пустельге расшибиться, о дерево рассадиться - на лету споймала железная волчья пасть. Мягко удержала, на земле выплюнула. Обмер Пустельга, поднимаясь и на волка глядючи.

-Дети, - прохрипел.

-Садись на меня, да держись крепче, - рыкнул волк.

-Как это я…

Волк прыгнул, сцапал булыню да кинул себе на спину, как овцу зарезанную. И поскакал.

Детей они нагнали почти одновременно с мыгой. Волк зарычал и мыга развернулась, вперила в них горящие красным зрачки.

-Ах, ослушник, ах, озорник! - пригрозила пальцем.

Дети всей кучкой спрятались под шатёр ели. Дерево точно присело, растопырилось, как наседка над цыплятами. Не давало твари подступиться.

-Уж я тебя научу, как маму слушать…

Волк сбросил булыню с себя, ударился оземь и обернулся злым кнутом с железными волосами. Сгреб горсть земли вперемеш с иглами да бросил в тварь.

Та заголосила, закрутилась вкруг себя, когда накинулись на нее деревянные пчелы, начали рвать да кусать. Встряхнулась, как собака, скидывая иглы. Ухватила ель за маковку, потянула. Дерево застонало, затрещало, но с места не сошло.

Тут охлестнуло мыгу сетью, рыболовной снастью, да сбросило наземь.

Пустельга едва уберегся. Забилась мыга, как щука, зашипела змеищей.

-Моя мезга! Не отдам!

- Как миленькая отдашь! - сказал на то Сивый, подступая к твари.

Кинул в замах плеть.

-Стой! - Пустельга бросился, боясь не успеть.

Варда сберег - подбил руку Сивому, так что пал удар не целиком, краешком пришелся. И все равно очухался Пустельга уже на земле. Плашмя лежал, как угорелый.

-Тебе жить надоело, мясо?! - рычал Сивый, пока Варда помогал Пустельге встать.

-Ребенка она заглотнула, - сказал на это Пустельга, пересилив дурноту, сплюнул кровью. - Её пришибете, так и ребенка погубите.

Мыга только затряслась смехом.

-Тварина, - Сивый оскалился. - На что тебе, прорве, дети сдались?

- Мезга, - мыга подняла голову, облизала лицо быстрым, длинным языком, - как в бочке-бочонке настоится, как толченое-тертое уляжется, упреется, так я кататься-валяться в мезге той зачну. В ночь колодушкой, в утро молодушкой. В деточках-то самый сок, сладкие мои.

Булыню передернуло. Варда нахмурился, отступил, прикрывая спиной ель-заступницу. Мыга из-под сети покуда выбраться не могла, но мало ли.

-Значит, целиком заглотнула, это хорошо, - порадовался Сивый, потер ладони, хлопнул звучно, - сведем тебя на кузню, живот взрежем, ребенка достанем, а самой брюхо камнями да гвоздями набьем, к колесу привяжем и в речку бросим.

-Попробуй, касатик, попытай, голубок, - ласково прошипела мыга.

И истаяла черным дымом. Потек дым по земле, да прямо к ели. Сивый размашисто стеганул плетью, но промахнулся, увернулся дым. Схватился за голову булыня, а Варда, ни слова не говоря, сунул руку за широкий пояс, вынул малое веретенце.

Воткнул в землю.

-Смотри, что у меня есть, тварь,- молвил глухо.- От лесного хозяина одарочек.

И закрутил. Заплясало веретенце, втягивая на себя черные нити дыма. Завыла мыга, попыталась в твердое тело обратно кинуться, но подступил с другой стороны Сивый, ударил плетью, оскалил зубы. Так и накрутило на себя веретено всю тварь, намотало. Осталось после сырое пятно да ребенок, зайцем в траве лежащий.

Шагнул к нему Пустельга, на руки дрожащие поднял, да к себе прижал.

***

Прощались.

Всех детей вернули в родные гнездышки - даже самого мелкого, проглоченного и спасённого. Сам булыня опосля всех трудов слёг. Лихорадка прицепилась, ходить за ним взялась местная травница. У ней же и остался, от двора прошлой хозяйки ему отсоветовали кнуты. Точнее, один кнут.

- Лучше здесь останься, - сказал Варда, когда наутро булыня собрался уходить, - женщина та добрая, только несчастная. Как бы чего не вышло.

Переглянулся с Сивым и тот щелкнул зубами, рассмеялся непонятно.

Бабка травница замахнулась на них, зашикала-зашипела.

-Вот я вас обоих, зубоскалов! А ну пошли отсюда, мальца мне чуть не уморили!

-Я не малец, - хрипло возразил булыня из-под шкур-одеял.

Ему все еще было знобко, хотя бабка и натопила печку, а на груди, двигая ушами, караваем лежал Колобок. Неожиданно тяжелый.

Бабка окинула его внимательным взглядом.

-Как поправишься, возьмусь тебя учить. Авось, что выгорит. А вы, двое…

-А мы уже уходим, старая, - Сивый блеснул зубами, поднялся со скамьи.

Взгляд остановил на Колобке.

-Оставьте его мне, - сипло попросил Пустельга. Прикрыл Колобка ладонью. - Пожалуйста. Мы, вроде как, дружки-товарищи боевые.

-Да пусть остается, - Варда кивнул прежде чем второй кнут возразил. - Вдвоем - оно ведь завсегда лучше, чем одному. Правда же?

И Сивому не о чем тут было спорить.

Яблочки

Ей все казалось, что в сумерках по дому кто-то ходит.

Когда начинала всматриваться, тревожно морща губы - ничего не виделось, утекало. Днём, главное, спокойно.

На темноту к порогу прибивалось.

Спать ложилась, убрав волосы под платок, чтобы сны в косы не впряглись. Долго лежала неподвижно, сдерживая дыхание.

Слушала.

***

Саженая расправила на коленях платье. Мужнин одарок. Платье бело, как яблоневый цвет, по подолу красные птицы. Мнилось ей, что птицы те без голов, от того красны, рудой обагрены.

Вытянула руки, щекой легла на стол, на тёплое дерево. Закрыла глаза.

Скучно одной в большом доме.

Ночью не спала, днем дрёма борола, путала.

Муж мой далеко ходит, думала срозь ватную реку сна. Дальше и дальше забирается, стрелы на четыре стороны бросает. К жене не торопится.

Постучало в горнице, словно кто босым пробежался. Шажки детские, мелкие, торопкие.

Милава подняла тяжёлую голову. Зашелестело, прокатилось что-то под стол и в коленки ей уткнулось. Саженая вздрогнула, подобрала ноги, увидала подол, будто вином залитый. Закричала в голос.

***

-Что ты, что ты, милая? - нянька гладила ее по голове, по плечам, по косам.

Покоила, баюкала. Говорила распевно:

-Сон дурной, сон пустой, ветер то ныне красный да колючий, оттого всякое на голову находит.

От няньки пахло сушеными яблоками, горьким ржаным хлебом пахло. Летечком травным. Милава вскорости утихла. Слёзы высохли, выгорели.

-Соломушка, добренькая, проведи-сведи ты меня к старичку-окуднику! - взмолилась, обнимая няньку. - Жизни нет, изводят бессоньем! А муж меня не утешит, не обережет, а остальным и дела нету.

-Ох, дитятко любое, - старушка, вздыхая, ласково огладила саженую по лицу, по горячим щекам. - Как же я тебя со двора сведу, коли