— Извините, что заставили ждать. Кацуко, Кацуко, а где твой веер?

Кацуко быстро махнула своим маленьким веером и подошла к матери.

— Мама, мы уходим… — сказала сестра.

— Кацуко, не будешь проситься домой? — спросила бабушка.

— «Не будешь проситься?» — Вместо ответа Кацуко передразнила ее и взяла за руку Такаси. Ведя ее за руку, Такаси пошел впереди.

Соседи, сидевшие на скамеечках возле домов, со всех сторон окликали их: «Добрый вечер», «Добрый вечер».

— Кацу-тян, как называется это место? — спросил он.

— Сёсэнкаку.

— Тёсэнкаку?

— Сё-сэн-каку.

— Тё-сэн-каку?

— Да, — сказала она, ударив его по руке. А через несколько секунд повторила:

— Сёсэнкаку.

— Тёсэнкаку.

С каждым разом отличие в произношении становилось все меньше, словно они сговорились передразнить друг друга. Это превратилось в игру. И когда он, наконец, сдался и сказал: «Сёсэнкаку», — она, сама того не заметив, сказала:

«Тёсэнкаку». Нобуко, услышав это, рассмеялась. А Кацуко надула губки оттого, что над ней смеются.

Теперь настала очередь её отца:

— Кацуко, тигаимас томо варабимас,[32]— сказал он.

Хмыкнув что-то про себя, Кацуко сделала вид, что собирается хлопнуть его по руке. Не обращая на это внимание, отец продолжал:

— Тигаимас томо варабимас. Что же ты имела в виду, сказав так, Кацуко? Ну-ка, объясни Такаси-сан.

Кацуко захлюпала носом, словно вот-вот расплачется. Нобуко взяла её за руку.

— Что ты хотела этим сказать?

— Она хотела сказать, что это не папоротник, — пришла на помощь Нобуко.

— И кому же она это сказала? — спросил он Нобуко.

— Дяде Ёсиминэ, — со смехом сказала Нобуко и посмотрела на племянницу.

— Это ещё что. Слышали мы кое-что и поинтереснее, — сказал её отец строго, а сестра и Нобуко рассмеялись.

Кацуко была готова по-настоящему расплакаться.

На каменной ограде замка висел большой фонарь, ярко освещавший деревья позади него. На деревья, росшие перед ним, наоборот падала густая тень. Там стрекотали цикады.

Такаси шёл последним.

С тех пор как он приехал сюда, они впервые вышли на прогулку все вместе. Прогулка с молодыми женщинами. В его жизни это бывало так редко. От того ли или нет, но он был счастлив.

Его сестра была немного своевольной, но в отношениях между ней и Нобуко не было никакой натянутости. Казалось, что Нобуко вовсе не старается приспособиться к ней, просто от природы у нее был кроткий нрав. Вот такой она была девушкой.

Поранив палец, она не могла играть на бива,[33]хотя и слыла хорошей музыкантшей. Послушно следуя наставлениям матери, она молилась о выздоровлении божеству Тэнри…[34]

Для школы она делала гербарий. Каждый раз, когда ездила в город по делам, привозила с собой целую охапку разных трав, завёрнутых в фуросики.[35]Часть отдавала Кацуко, которой они оказывались тоже нужны, а затем усердно делала свой гербарий.

Как-то раз Кацуко вытащила альбом фотографий Нобуко и принесла ему. Узнав об этом, Нобуко совсем не смутилась, и даже как будто с удовольствием отвечала на его вопросы. — У Нобуко был покладистый характер.

Сейчас она идёт впереди него, держа за руку Кацуко, и выглядит взрослой, совсем непохожей на ту девочку, которая босоногой бегает по дому в кимоно, сшитом на вырост. Рядом идёт его сестра. Он подумал, что она немного похудела последнее время, и походка стала лёгкой.

— Такаси. Иди впереди нас, — сказала ему сестра, внезапно обернувшись.

— Почему? — переспросил он, сделав вид, что не понял, хотя и прекрасно знал ответ. А потом сам рассмеялся. Ну, а смеяться и брести позади всех было уже совсем некрасиво.

— Давай, давай. Ну и противный мальчишка. Да, Нобу-тян?

Нобуко, смеясь, кивнула.

В цирковом шатре, как и следовало ожидать, было жарко и душно.

Пожилая женщина, волосы которой были убраны в прическу «бабочка»,[36]небрежно расстелила перед ними несколько подушек. Они сели в самом конце зала, слева — Такаси, посередине — сестра, справа — Нобуко, а за ней муж сестры. Был антракт, зал на первом этаже наполнился больше чем наполовину.

Та же женщина принесла поднос с сигаретами. Угли теплились, было невыносимо жарко, но она словно не замечала этого. Женщина медлила, словно чего-то выжидала. Что ни говори, выражение лица у неё было хитрым, а глаза сверлили насквозь. Она взглядом показывала на жаровню, затем отводила его в сторону, тайком наблюдая за мужем сестры. Раскрыв её уловку, Такаси нерешительно достал из рукава[37]кошелек с монетами, однако подобная наглость его рассердила.

А муж сестры был спокоен, словно бы ничего и не происходило.

— Не угодно ли вам «хибати»,[38]— настаивала она на своём и, суетливо потирая руки, отводила глаза в сторону. В конце концов появилась монета, и женщина ушла.

Поднялся занавес.

Какой-то темнокожий иностранец лениво расставлял на сцене реквизит, время от времени окидывая публику внимательным взглядом. Начало казалось вялым и неинтересным. Когда с реквизитом было покончено, на сцене появился индус со странным именем, одетый в причудливый фрак. Он заговорил на каком-то непонятном языке. Он брызгал слюной так, что она свисала по обеим сторонам его бледных губ.

— Что он сказал? — спросила его сестра. Услышав это, зритель, сидевший рядом, тоже посмотрел на него. Такаси не знал, что ответить.

Спустившись в зал, индус оглядел публику. Затем потянул за руку одного мужчину. Тот смущенно засмеялся. Наконец фокусник вытащил его на сцену.

Зачёсанные наперед волосы, накрахмаленное юката[39]и чёрные таби,[40]несмотря на такую жару. Он неловко переминался с ноги на ногу. А затем помощник принёс стул и усадил зрителя.