Ники фыркает, выпячивает грудь, скрестив под ней руки, и прижимается к парню.

– А ты не будь козлом! – огрызается она, смотрит на того парня и хлопает ресницами.

Парень поворачивается так, что Ники съезжает с его колен на диван.

– Извини, но Тристан – мой кузен, и это его дом. Если он просит не быть стервой и не хамить Нове, – он бросает взгляд на меня, чуть изогнув в улыбке губы и нахмурив брови, – значит не будь стервой.

Мне не нравится, как замирает у меня сердце от того, как он произносит мое имя, и от того, что он его запомнил, услышав минуту назад. А еще хуже, что я не могу отвести от него взгляд. И посчитать, как назло, нечего, чтобы усмирить шторм, готовый разбушеваться в груди.

Ники явно в бешенстве, однако все же закрывает рот, а парень затягивается сигаретой и берет со столика пульт от стерео. Тристан встает с кресла и выходит в коридор. Наступает молчание, и парень, которого я до сих пор не знаю по имени, щелкает кнопками на пульте, перебирая песни. Ники неотрывно и злобно таращится на меня, но я этого почти не замечаю. Я не свожу глаз с этого призрака из памяти, сидящего рядом на диване. Я понимаю, что это не Лэндон, но глаза и манера двигаться похожи до жути. Наконец, чувствуя, что больше не в силах на это смотреть, я встаю и иду к двери. Выхожу в ночную прохладу, хватаюсь за перила лестницы и стою, сгорбившись, стараясь загнать обратно воспоминания, рвущиеся наружу.

– А если бы ты мог писать картины только на один сюжет, снова и снова, всю жизнь, что бы это было? – спрашиваю я, держась за лестничные перила и глядя на Лэндона, который сидит на нижней ступеньке и рисует старый дуб на холме заднего двора. – Вот это дерево?

– Ничего бы я не стал писать, – отвечает он, а его рука безупречно точными движениями покрывает белую бумагу всеми оттенками серого и черного. Помолчав, он оглядывается через плечо на меня, и на губах у него появляется тень улыбки. – Ты же знаешь, как я ненавижу живопись.

Я морщу нос и усаживаюсь на ступеньку рядом с ним:

– Ну ладно, а что бы ты стал рисовать?

– Если можно только что-то одно? – переспрашивает он, и я киваю. Он постукивает по подбородку концом карандаша, оставляя черные разводы. – Тебя, наверное.

Я показываю ему язык, но сердце у меня поет. Я час-то думаю: а что было бы, если бы я ему нравилась по-настоящему, если бы он меня целовал, если бы был моим парнем, а не просто другом?

– Вот уж неправда. Если бы ты действительно выбрал кого-то из людей, в чем я сомневаюсь, то кого-нибудь вроде Карисы Харрис.

Лэндон задумывается:

– Должен признать, задница у нее что надо.

Я шлепаю его по руке в притворном возмущении, хотя уже давно привыкла. Мы дружим четыре года, ему семнадцать лет. Они в этом возрасте все озабоченные.

– Гадость какая, – говорю я.

Лэндон показывает язык, стараясь удержаться от смеха, я шлепаю его по руке еще раз, и тогда он не удерживается. Лэндон редко так смеется, и хотя он меня злит, я сдаюсь и начинаю смеяться вместе с ним, потому что злиться на него невозможно. Наконец он умолкает и проводит языком по губам, слизывая почти все следы угля.

Я качаю головой, протягиваю руку и стираю большим пальцем пятнышко возле его губ, стараясь не замечать, как неотрывно он смотрит на меня.

– Вечно ты весь в угле, даже когда не рисуешь, – замечаю я и хочу убрать руку, но он останавливает меня, коснувшись ее пальцами. Я замираю, Лэндон берет мою руку в свою, и сердце у меня начинает колотиться.

– Я все думал… – Лэндон снова подносит мою руку к губам, – …не попробовать ли нам кое-что, – шепчет он мне в ладонь.

– Да-да… – Голос у меня хриплый, и я невольно все смотрю и смотрю на его губы.

Лэндон кивает, не сводя с меня глаз.

– Я уже давно об этом думал… – Он делает глубокий вдох и выдыхает, кажется волнуясь. – О том, чтобы тебя поцеловать.

У меня учащается пульс, он умолкает, будто ждет, что я скажу, но у меня от волнения сжало горло, и слова изо рта не идут. Я еще никогда не целовалась с парнем, а Лэндон ведь не просто парень. Он мой лучший друг. Я и сама много раз об этом думала, но думала и о другом: что, если я его потеряю? Лэндон – моя единственная связь с миром с тех пор, как умер папа. Я не знаю, как я буду без него и буду ли вообще хоть чем-нибудь.

Я начинаю слабо возражать, но Лэндон закрывает глаза, и мои сомнения на время отступают, сдаваясь ощущению его губ в моей ладони. Он целует их медленно, словно растягивает момент, и, зная Лэндона, можно предположить, что это так и есть. Его губы поднимаются к моему запястью, и там он повторяет все то же самое, только теперь касается языком, и я, вся дрожа, закусываю губу. Глаза закрываются сами собой, и я, затаив дыхание, жду поцелуя. И опять жду, но ничего не происходит.

– Нова, – говорит Лэндон тихим, хриплым голосом. – Открой глаза.

Я послушно открываю, немного разочарованная. Я и правда думала, что он меня поцелует.

Его медовые глаза тлеют, как угольки, в ярком солнечном свете. Губы приоткрываются, и тут же он смыкает их снова, пристально смотрит на мой рот и вздыхает.

– Я не врал, – говорит он, оглядываясь на дерево, и снова черкает карандашом по бумаге. – Я бы тебя целыми часами рисовал… даже целыми днями. Это было бы лучше всего. – Лэндон осторожно касается кончиками пальцев уголка моего глаза, потом убирает руку, и замешательство в его глазах усиливается. – Особенно вот что.

Я не знаю, как ответить, поэтому не открываю рта. Лэндон опускает голову, и пряди волос падают ему на глаза. Рука снова приходит в движение, перенося на бумагу очертания огромного голого дерева вдалеке. Смущение исчезает с его лица, он успокаивается, погружаясь в свое творчество, а я теряюсь в догадках: почему он не поцеловал меня и почему, когда хотел поцеловать, у него было такое печальное лицо?

У меня начинаются рвотные позывы – выпитое просится обратно. Я перегибаюсь через перила, и меня выворачивает наизнанку, пока желудок не делается пустым, мышцы живота не начинают ныть, а на гравии под лестницей не остается лужа рвоты. Я вытираю рот тыльной стороной ладони, отворачиваюсь и сползаю на деревянный пол. Обнимаю колени, прижав их к груди, прислоняюсь спиной к перилам, запрокидываю голову и смотрю на звезды, ярко сияющие в угольно-черном небе. Начинаю их считать, одну за другой, мой мозг и тело потихоньку расслабляются.

Я сижу так, пока дверь трейлера не распахивается и опять с грохотом не захлопывается. Я отрываю взгляд от неба, перевожу его на дверь в надежде, что это Делайла и тогда можно будет убраться наконец отсюда. Но это всего-навсего Ники.

Вид у нее разъяренный, лицо красное, она сердито топает по лестнице к гравийной дорожке.