Ещё подшучивали насчёт захвата заложников. Но нам это точно не грозило. Нашими зрителями был немногочисленный, человек двадцать, хозотряд: осуждённые на небольшие сроки за нетяжкие преступления. Уборщики, кухонные работники, ещё что-то по мелочи.

В этот раз к нашему творческому десанту присоединились работники культуры: Вадим, Ольга и Маша, мои неизменные палочки-выручалочки. У Вадима тембр и сила голоса как у Левитана. Оля и Маша – очень артистичные хорошенькие девушки, которые украсили бы собой любую сцену.

В обычной жизни им не грех подчеркнуть стройность талии и ножек. Но сегодня они причесались и оделись очень строго: минимум косметики, никаких фривольных локонов, юбки ниже колен. Красавица Оля даже водрузила на точёный носик очки и стала похожа на учительницу.

Зря волновались. Зрители сидели, целомудренно уперев глаза в пол, старательно разглядывая носы обуви. Впрочем, изредка жарко, исподлобья взглядывали на сцену.

Леонид Фёдорович разрядил обстановку. Прочитал «соколикам» десяток стихов: зажигательных, подбадривающих, с добрым юморком. Военных, с горчинкой. Лирических: о босоногом детстве, любви к родным берёзкам, к матери, к женщине…

Через два часа мы возвращались в обратном порядке. На контроле послушно поворачивались, как ваньки-встаньки, растопыривали руки, задирали подошвы туфель. Снова нас сопровождали лупоглазые голубые прожекторы, пристальные глазки видеокамер, лязг толстых железных дверей и густой басистый лай овчарок. Вышли за высокую и толстую кирпичную изгородь. И кто-то сказал с наслаждением:

– Вы чувствуете? Чувствуете?! Ах, какой необыкновенный, сладкий…

– Да что сладкий?

– Воздух свободы!

Хотя воздух в тюремном дворике и на улице, где бегут машины и торопятся прохожие, по химическому составу ну совершенно одинаковый.

А из изолятора нам потом позвонили и передали убедительную просьбу хозотрядовцев. Выступление им так понравилось, что они ещё хотели бы с нами встретиться. Недавно я шла мимо ворот тюрьмы. Там махала мётлами группка мужчин в чёрных телогрейках.

Один парень отскочил, давая дорогу, молодцевато вытянулся во фрунт и шутливо откозырял.

– Здравствуйте! А вы у нас вечер проводили!

И, хоть получил втык от конвойного («Р-разговорчики!») – весь светился, будто родного человечка встретил.

Когда я обговаривала детали нашего выступления в женской ИК общего режима, на глазах незаметно превращалась в старуху из «Золотой рыбки».

Сначала заверила, что встреча не потребует от работников колонии никаких специальных приготовлений. Потом выяснилось, что мне нужен ноутбук с хорошими колонками. Потом – что никак не обойтись без проектора и большого экрана для показа видеоролика. Потом понадобился специалист, который бы всей этой техникой руководил. Потом я запросила зал просторнее, чтобы была акустика. Потом, раз помещение большое, – микрофоны для выступающих…

– Будут вам микрофоны, – заверили меня. – Только не волнуйтесь: у нас во время таких мероприятий муха пролетит – слышно бывает. Недавно бурановские бабушки выступали…

Мы приехали весёлым июньским днём. Ослепительное солнце, лёгкие облачка, пронзительно-синее небо. Сквозь колючую проволоку зеленеет короткая травка.

Жизнь здесь бедна событиями и зрелищами, и колонистки высыпали на огороженную территорию целыми отрядами. Переговариваются, подталкивают друг друга локтями. Любопытно тянут шеи и закрываются ладошками от солнца. Беленькие платочки, голые, женственно-розовые ноги в ботинках на беленький же носочек. Довольно стильные, подогнанные по фигуркам халатики в клеточку, похожие на удлинённые мужские рубашки.

Нам приветливо машут и с нами здороваются. Здесь отбывают срок женщины из разных концов страны.

А вокруг раскинулись живописные просторы.

– Есть ли у колонии своё подсобное хозяйство? – интересуюсь я рачительно, как сельская уроженка. – Огороды, теплицы, фермы?

Про себя рассуждаю: здорово же: сади цветы, овощи, зелень. Разводи коров, кроликов, кур. От работы на тёплой земле, с доверчивыми ласковыми животными – разомнутся руки, оттают сердца, отогреются души… На столах появятся свои мясо, молоко, яички. А излишки можно продавать – на эти деньги обустраивать быт колонии…

Снова вспоминаю Макаренко: у него колонисты так ухайдокивались на полях и в мастерских – не то, что безобразничать и играть в тюремные иерархии – еле до постели добирались.

Выяснилось: земли вокруг колонии – муниципальные. Хоть и зарастают бурьяном – трогать не моги. Послушайте, как же это всё ужасно не продумано!

У меня дома хранятся давнишние подарки из колоний. Крошечные глянцевые записные книжечки. Букет из переплетённых цветной электропроводкой шариковых ручек: на кончиках пружинятся крученые искусные ромашки, розочки, колокольчики. На стене висит тяжёлое панно: в толстом стекле спит как живая рябиновая кисть. Поблёкшие, тронутые желтизной резные листья, кое-где ягодки пожухли…

Лишь при тщательном рассмотрении видно, что ягоды, веточки и листья не настоящие: сделаны из пластилина. И видно, с какой любовью, с жадной тоской трудились истосковавшиеся руки, что душа в эти безделушки вложена…

Более ста лет прошло с написания толстовского «Воскресения» – ничего не изменилось.

Собрались в столовой. И сразу бросилась в глаза разница между мужской и женской зоной. Между мужчинами и женщинами. Женщины более строптивы, непосредственны, независимы и вообще себе на уме.

Они демонстративно пофыркивают на замечания или добродушно не замечают их. Даже на зоне кокетливо чувствуют свою женскую исключительность и пользуются ею, как охранной грамотой (попробовали бы так мужчины).

Если мужчины даже во время самых смешных сцен считают ниже своего достоинства усмехнуться, дёрнуть уголком губ – у женщин все эмоции наружу. Покатываются, хохочут до слёз, как дети. Восторженно топочут ногами, аплодируя, вскидывают вверх руки и раскачиваются, как деревца на ветру… Когда Смелков читал:

– зал дружно промокал покрасневшие глаза концами платков, всхлипывал и шмыгал носами.