– Вон отсюда! Сейчас же!

Дэйв постепенно утрачивал связь с реальностью. Он был как в бреду. Не понимал, что с ним происходит и почему. Не спал по ночам. И все время боялся, что вот-вот у Шелли случится новый срыв, и она бросится на него в атаку.

Мне нужна передышка. Пауза. Надо побыть отдельно от нее.

Иногда он садился в свой грузовик и ехал в горы с палаткой. Время от времени ночевал у друзей. Дэйв понимал, что их брак с Шелли не такой, как у всех людей. Он не прогуливал работу и не топил горе в бутылке. Просто периодически пропадал.

Чтобы выжить рядом с Шелли, надо было максимально ее избегать. С первых дней их семейной жизни Дэйв начал сбегать от ее постоянных претензий, высказываемых раздраженным тоном. Да, она могла быть милой. Могла быть забавной. Но все это заслоняла собой ее неконтролируемая ярость, злобные вспышки, которых он так боялся. Он понимал – с ней творится что-то не то. Она выходила из себя. Кричала. Бесновалась. Хлопала дверями так, что они срывались с петель. И тому подобное. Дэйв запрыгивал в свой грузовик, прихватив спальный мешок и подушку, и просил Господа его вразумить.

– Боже, это неправильно, – говорил он. – Ненормально. Так жить нельзя. Я знаю. Помоги же мне!

«Когда тебя раз за разом загоняют в угол, ты больше не хочешь туда попадать. Позже многие спрашивали меня, почему я не ушел. Не забрал детей и не уехал. Но с Шелли это бы не прошло. Ничего бы не получилось. Она бы не позволила. Устроила бы на нас охоту».

Когда Дэйв, побыв в одиночестве и успокоившись, возвращался домой, Шелли включала свою хорошую сторону: обращалась с ним ласково и с любовью. Это могло продлиться несколько недель, дней или часов.

А потом все начиналось сначала.

Через несколько лет дом на Фаулер-стрит сгорел, оставив на улице пустой промежуток – своего рода метафору семейной жизни Нотеков. Проходя мимо, Никки часто вспоминала, как мать нападала на них с отчимом. Она старалась сохранить лишь хорошие воспоминания, пусть их и было мало. Мать любила ее. Иначе и быть не могло. И любила Сэми. Это же очевидно.

Очевидно до боли.

Иногда, если жизнь выходит из-под контроля, надо сменить обстановку – например, переехать в новый дом, чтобы начать с чистого листа.

Никки очень надеялась, что у них так и будет.

Что переезд поможет.

Дэйв и Шелли Нотек перевезли семью в загородный дом на горе в Олд-Уиллапе, который называли между собой Лаудербек-Хаус, по фамилии его первых владельцев, местных заправил, занимавшихся морскими перевозками. Дом стоял в конце длинной подъездной дороги, извивавшейся среди полей. Она круто забирала вверх и приводила к особняку, построенному на опушке леса. Он был темно-зеленый, с контрастными наличниками и с большой угловой террасой, на которые выходили раздвижные окна гостиной и задняя дверь кухни. Потолки высотой не меньше трех с половиной метров, дощатые полы, все еще красивые, хоть и истертые, в гостиной – камин, отделанный камнем. Напротив гостиной, за лестницей, находилась просторная ванная комната, а справа от входной двери – хозяйская спальня с окнами на улицу.

Никки и Сэми достались спальни на втором этаже, куда вела невероятно крутая деревянная лестница. Каждой полагалась своя комната, а холл между ними они использовали для игр. Спальня Никки выходила на заросший травой и деревьями холм за домом. У Сэми из окна был виден боковой дворик со старыми рододендронами и узкая полоска палисадника. Под домом был подвал, большой и мрачный, с топкой, работавшей на нефти, – ею в доме пахло в любое время года. Шелли любила свой дом. Считала его идеальным и мечтала купить, а не арендовать, но такие расходы были им не по карману. Дэйв по-прежнему работал на вырубке, брал дополнительные смены и всячески старался заработать побольше. Шелли говорила, что неплохо бы и ей найти работу, но ничего не предпринимала.

Дом был красивый, уютный и комфортабельный.

Но там-то и началось самое страшное.

Что угодно могло превратиться в оружие. Дети это знали. И Дэйв тоже. Лопатка, выхваченная из кухонного ящика, рыболовная удочка, электрический провод. Шелли Нотек хватала все, что попадется под руку, и избивала дочерей, если решала, что они сделали что-то не так. Неважно, насколько серьезным был их проступок. Придумав новое наказание, она старалась сделать его максимально действенным. Максимально жестоким. Сам акт избиения дочерей будоражил ее и придавал ей сил. Бросаясь на них, она наслаждалась бушующим в крови адреналином.

«Воспитание» происходило в основном по ночам, вспоминали девочки позднее.

Никки и Сэми могли спать наверху, не подозревая, что мать задумала для них что-то новенькое – очередное наказание, суровое и неожиданное. Шелли нападала как коршун. Ее дочери, ложась в постель, надевали несколько слоев одежды под пижамы на тот случай, если мать выкинет их во двор в зимний мороз.

«Думаю, иногда у нее были для этого основания, – вспоминала Никки. – Мы могли взять у нее косметику или расческу. Вроде того. Но в большинстве случаев мы даже не знали, за что наказаны».

Избиения практически всегда заканчивались кровью. Один раз Шелли затолкала Никки в стенной шкаф. Пнула изо всех сил. Она кричала так, что казалось, у нее легкие вот-вот разорвутся.

– Ты, маленькая сучка!

Мать набросилась на Никки и начала бить, девочка плакала и умоляла ее остановиться.

– Прости, мама! Пожалуйста! Я больше не буду!

На самом деле Никки понятия не имела, что вывело Шелли из себя.

Я что-то не так сказала? Не так сделала? Или причина какая-то еще?

Никки попыталась выбраться из шкафа, но мать схватила ее и швырнула в стену, из которой торчал гвоздь. Только когда голова Никки оказалась в буквальном смысле пригвождена к стене, Шелли отступила.

На тренировки волейбольной команды в школе Никки надевала под шорты колготки телесного цвета, чтобы никто не увидел у нее на ногах синяки и порезы от телефонного провода – еще одного любимого инструмента наказаний ее матери.

Позднее она говорила, что винила себя за материнские срывы, ведь та «только распалялась, когда била меня, потому что я всегда пыталась выбраться».

У Никки была возможность рассказать, что происходит у них дома, но она этого не делала. Держала все в себе. Не хотела, чтобы другие знали, что их подвергают домашнему насилию. «Я даже не думала о том, чтобы кому-нибудь рассказать, – вспоминала потом она. – Я не хотела привлекать внимание. Не хотела, чтобы люди сочли меня странной. И потом, никто же не спрашивал. Ни единого раза».

Насилие было не только физическим. Шелли использовала на дочерях и психологическое давление. За неделю до Рождества она заперла Никки в ее комнате. Сказала, что она никчемная и никогда ничего не добьется.

– Ты чертова неудачница! Смотреть противно!