В один из вечеров перед моим уходом она вдруг спросила, что бы я ей посоветовала почитать.

– А что тебе интересно? – поинтересовалась я.

Она неопределенно пожала плечами.

– Ты вообще хоть что-нибудь читала? – пыталась понять я.

– Конечно, читала. Детективы, романы, «Войну и мир», например.

– Все четыре тома? – изумилась я.

– А что такого? Да, все четыре тома. По-моему, его все читали, разве нет?

– Я не читала, – призналась я.

– Ты шутишь. – Тиша посмотрела на меня с недоверием.

– Вовсе нет. Так может, тогда тебе почитать классику?

– Что-то я не заметила у Лёни никакой классики.

– Я могу тебе принести, кажется, у Лары было что-то.

– Кто это?

Странно, мы с ней уже столько общаемся, и я еще ни разу не говорила с ней о тете.

– Моя тетя, она меня вырастила.

– А, понятно… Посмотри, пожалуйста.

– Посмотрю, – улыбнулась я. – Хорошего тебе вечера.

Но Тиша уже снова взялась за пилочку для ногтей и ничего мне не ответила.

– Как? – услышала я за стеной расстроенный голос Тиши. – Значит, мы и сегодня никуда не пойдем?

Два дня назад она приостановила ремонт, сказав, что ей нужно немного отдохнуть. Я принесла для нее «Гранатовый браслет» Куприна и «Отцов и детей» Тургенева, которые нашла в тетиной библиотеке, и все это время она провела за их чтением, почти закончив обе к сегодняшнему утру.

– В ресторан поужинать? Нет, мы, конечно, можем и поужинать, – неуверенно протянула Тиша, – а потом в клуб, давай?.. Ты такой классный! – взвизгнула она и, судя по звуку, соскочила с места. – Тогда встречаемся в девять. Обожаю тебя, пусик!.. Хорошо-хорошо, не буду тебя так называть, прости. До встречи, любимый! – пропела она.

Через несколько секунд Тиша ворвалась ко мне на кухню, где я готовила ужин.

Я сама ни разу не видела, чтобы приготовленную мной в этом доме еду кто-то ел, но каждое утро находила в раковине грязные тарелки и опорожненные кастрюли и сковородки, из чего могла все-таки сделать вывод, что мой труд кем-то востребован. Поэтому мне нравилось готовить у моих новых хозяев, в отличие от Роминого дома, где часто приготовленное приходилось просто выбрасывать, – ведь Тиша обычно ограничивалась кофе и сигаретами, а Рома перекусывал у себя в клубе или еще где-нибудь.

– Даша, где мой спортивный костюм? – спросила Тиша. – Мне нужно срочно привести себя в форму: у меня сегодня свидание!

– Висит в шкафу.

– Ты такая умница!

Она вдруг кинулась ко мне и, на секунду обняв, поцеловала в щеку.

– М-м-м, как вкусно пахнет! – принюхалась она.

– Поешь?

На ее лице отразилось секундное колебание.

– Нет, мне же на тренировку. Может, вечером! – крикнула она уже из коридора.

Как же, добродушно усмехнулась я, вечером же в ресторан. Ну ничего, другие съедят.

Я заметила, что счастливо улыбаюсь во весь рот.

* * *

Мне снова приснилось, как будто я высоко-высоко, так высоко, что от страха сводит где-то в горле, так что ни закричать, ни попросить о помощи, а в это время все шатается и валится под ногами, и вот-вот оборвется последнее, на что ты еще хоть как-то опираешься, и вдруг оно действительно обрывается, и вот он, миг перед падением: сердце подскакивает к горлу, и ты понимаешь – все, это конец. Ты еще жив, но уже больше нет никакой надежды. Ужас, чистый, концентрированный ужас.

В это мгновение я просыпаюсь.

Эти сны никогда не повторяются буквально, но они всегда возвращаются. Не знаю, что это значит, на самом деле я никогда не боялась высоты, и в моей жизни никогда не было ситуации, которая могла бы вызвать подобный страх. Самое странное то, что теперь, после всех этих снов, я действительно начинаю ее бояться.

И еще, несмотря на то что эти сны такие страшные, они еще обычно очень красивые. Сегодня я переживала свой страх высоты над океаном – синим, волнующимся. Ему было все равно, упаду я или нет, но он готов был принять меня.

Вчера я обнаружила в квартире новый предмет, точнее четыре предмета: графические работы одной серии, забранные в плоские стеклянные рамки, в каких подобные вещи вывешивают на выставках. Они лежали стопкой на журнальном столике, и мне пришлось их поднять, чтобы навести порядок на столе, заваленном, как всегда, кучей журналов и газет, но, взявшись за эти картины, я уже не могла так просто выпустить их из рук.

Пока я вглядывалась в вязь тонких чернильных линий и мельчайшие переходы от одного цвета к другому, в комнату забежала Тиша, чтобы забрать мобильник, оставленный на диване. Я быстро положила картины и поторопилась вернуться к своим обязанностям.

– Это Лёня купил вчера на какой-то выставке, – пояснила она, забирая телефон и не обратив внимания на мои извиняющиеся жесты. – Тебе они понравились? По мне, так какой-то бред, разве можно женщину изображать такой? Это же полное уродство! Сказал мне, что я ничего не понимаю, и весь вечер ходил из комнаты в комнату, примериваясь, куда бы их повесить.

– Нашел?

– Что?

– Нашел такое место?

– Да вроде нет. Сказал, что вечером еще подумает. Ладно, я побежала, у меня сегодня укладка, маникюр и вечером ужин с Лёней, так что мне ну совсем некогда! Пока, пусик! – крикнула она мне уже от входной двери, и я поняла, что мне тоже не нравится, когда она меня так называет.

Как только она ушла, я бросила тряпку, которой протирала стол, и снова схватилась за рисунки.

Серия называется «Кожа Саламандры», четыре разные эпохи, четыре образа. Все четыре прорисованы до мельчайших подробностей, будь это рисунок одежды или легкая тень, просвечивающая сквозь ткань. Черные чернила как контур деталей и самого рисунка – пространство между чернильными линиями заполняют цветные узоры; тени, тона плавно переходят из одного в другой, и за этой игрой цвета можно наблюдать бесконечно, как и за чернильной вязью черно-белых кружев, за смешением и расслоением того и другого.

Я взяла все четыре рамы и тоже пошла бродить с ними по квартире.

Ни одна стена не подходила для того, чтобы повесить четыре рисунка сразу: или не хватало места, или освещение было не то, или расположение идеологически было неверным, как, например, одна из стен в прихожей, у самого входа.

Обойдя всю квартиру и опять остановившись в гостиной, я снова залюбовалась верхним рисунком в стопке, которую все еще держала в руках. К ним вообще хотелось возвращаться снова и снова, без конца их разглядывать, поражаясь человеку, который смог создать нечто подобное, – настолько искусно, скрупулезно, каллиграфично. Эти переходы от цвета к цвету, четко следующие за узором, каждый штрих, содержащий в себе несчетное количество оттенков, и Тиша, конечно, не права – они прекрасны, эти четыре женщины, изображенные на картинах: необычные, экстравагантные, даже эксцентричные и все-таки прекрасные.