— Разумное предположение.

— А где находится ваша спальня?

— На втором этаже, прямо под кабинетом. Хотя… — Эмбер вопросительно взглянула на мужа: нужно ли упоминать подробности, но он не понял ее и никак не отреагировал. Тогда она неловко кашлянула и сказала, смущаясь: — Герман прошлой ночью спал в другой комнате, ее окно выходит на задний двор.

— Хорошо, мы примем это к сведению. — Инспектор Барри внимательно посмотрела на них. — Нам нужно проверить, не было ли вчера в округе других происшествий и нет ли связи между ними и пропажей часов. А вам я советую установить сигнализацию, чтобы предотвратить или по крайней мере затруднить проникновение в дом преступников. У Хэтти наверняка есть телефон надежной охранной компании: она часто к ним обращается. Если в вашем деле появится что-то новенькое, я дам вам знать. Идет?

Герман разочарованно пожал ее протянутую руку.

— Можно мне напоследок сходить у вас в туалет? Не удивлюсь, если врачи потом скажут, что ребенок пророс у меня в мочевой пузырь.

Эмбер усмехнулась.

— Ой, что я вижу! — воскликнула инспектор Барри, снова меняя тему. — А вы консерватор, мистер Бэнкс. Прямо не верится, что старый «Ундервуд» еще работает.

— Что, простите? — Герман взглянул, и волосы у него на затылке зашевелились.

Возле «Ундервуда» лежала тонкая стопка отпечатанных листов. Герман взял первый и стал читать.

ИСКУПИТЕЛЬ

Глава первая

Эдвин Грей ступил на топчак в лондонской тюрьме «Бедфорд» — начинался первый день трехмесячной каторги.

Ему дали десять лет заключения и поначалу бросили в одиночку, где он ежедневно должен был крутить барабан. Это была сокрушающая душу пытка, тяжкий труд, не приносящий удовлетворения. Он должен был произвести десять тысяч оборотов в день, вращая большой металлический стержень под скрежет гравия в барабане. На одном конце рычага имелся счетчик, на другом — зубчатая шестерня и лопасти, мелящие гравий. Тюремщики нарочно так закрепляли рычаг, чтобы Эдвину было как можно тяжелее работать. На счетчике должно было набежать две тысячи оборотов перед завтраком, три тысячи перед обедом, три тысячи перед ужином, и еще две тысячи раз он должен был повернуть барабан, чтобы заслужить разрешение на сон. Не то чтобы еда и постель стоили таких мучений, но, откажись он от работы, он просто не выжил бы. Ладони горели, сознание мутилось от голода, жажды и одиночества — компанию ему ненадолго составляли лишь грубые тюремщики, которые всякий раз изводили его насмешками, закрепляя рычаг. Когда Эдвин выполнил это бессмысленное и мучительное задание, ему назначили следующее.

И вот он стоял в маленькой камере, на топчаке, готовясь пережить еще три месяца истязаний. Из соседних камер порой доносились стоны и чье-то тяжелое дыхание, но общение между заключенными было запрещено, хотя со временем он все-таки научился переговариваться с соседями и узнавать новости из мира за тюремной стеной.

Теперь Эдвин должен был вращать другое колесо — большой деревянный цилиндр, обитый железом, со ступенями через каждые семь дюймов. Держась руками за поручни, он шагал по ступеням, вращая своим весом колесо. Сил хватало только на десять минут, затем он делал пятиминутный перерыв, чтобы поработать еще десять минут, и так не менее десяти часов в день в течение трех месяцев. Это было крайне изнурительно, он спотыкался, ноги разъезжались на ступенях, однако со временем он втянулся, нашел определенный ритм, позволявший выжить в таких невыносимых условиях. И пусть Эдвин был заперт в одиночной камере, грязный, полуголодный, с болью во всем теле, он ни разу не пожалел о поступке, что привел его в тюрьму: он убил любимую жену, которая предала его, изменив с другим.

Пораженный прочитанным, Герман опустил страницу.

— Что с вами, мистер Бэнкс?

Он в смущении поднял глаза:

— Это вы принесли?

— Что, простите? Нет. Когда мы вошли, стопка лежала на столе. Сама я не читатель и уж тем более не писатель. А это разве не ваше?

Герман вновь взглянул на страницу, пытаясь в подробностях вспомнить, что он делал прошлым вечером. Записал в тетрадь кое-какие идеи и вопросы, но не печатал на машинке.

— Точно не ваше, мистер Бэнкс? — настойчиво повторила инспектор Барри.

— Ну как же! Мое, конечно! Это моя идея, но… — Герман перевел взгляд на Эмбер: не она ли подложила страницы ему на стол, однако она была явно смущена и встревожена. Он покрылся потом, в голове стало горячо и мутно. — Простите, я никак не пойму… Это не вы… — обратился он к Максвеллу и не договорил, потому что по красноречивому взгляду сержанта понял, что продолжать не стоит.

— Если это не ваша работа, мистер Бэнкс, то так и говорите. Я отвезу написанное в участок. Можно мне взглянуть? Там содержатся угрозы? Требование выкупа? Что там такое?

— Нет, это роман… мой роман. — Он взял листы и крепко прижал к груди, чтобы никто не мог прочитать. — Извините, мне что-то нехорошо…

— Ты сегодня ничего не ел, Герман. — Эмбер взяла его за руку. — Идем вниз. Ты приляжешь, а я приготовлю тебе поесть. Простите нас, пожалуйста, — обратилась она к инспектору Барри и сержанту Джонсу.

— Ничего страшного, мы все равно уходим. Надеюсь, мистеру Бэнксу вскоре станет лучше.

— Напрасно только время потратили, — вздохнул Максвелл, когда они помахали Эмбер. Инспектор Барри, кряхтя, устраивалась на сиденье. — Какого черта мы тут так долго торчали?

— Точно не знаю. Что до меня, то мне нравится отираться возле богачей. Они забавные, и у них всегда вкусный кофе.

— Так что ты думаешь? — Максвелл включил двигатель.

— Я думаю, что она очень мила, — ответила инспектор Барри, оглядываясь на Эмбер, фигурка которой все уменьшалась в размерах по мере их отдаления.

— Да нет, что ты думаешь о часах?

— Думаю, что она купила их ему, потому что чувствует себя виноватой. У нее, наверное, роман на стороне. Впрочем, я ее не осуждаю. Я сама способна на многое, особенно когда ты рядом. — Максвелл улыбнулся и покачал головой. — В общем, она подарила ему часы, вечером они из-за чего-то повздорили — вплоть до рукоприкладства, и он ушел спать в другую комнату. Он ее подозревает, потому сам спрятал часы и вызвал нас, чтобы с нашей помощью допытаться, где она провела вчера целый день.

Максвелл расплылся еще шире:

— Ты читаешь мои мысли. А печатная машинка? Что там вообще произошло?

— Не знаю, не знаю.

— Думаешь, они еще позвонят?

— Разве только она…

— Запястье-то у нее здорово опухло, — соглашаясь, кивнул Максвелл. — Богачи они или нет, их нужно арестовать, потому что они напрасно потратили время полицейских.

— Вот это действительно будет напрасной тратой нашего рабочего времени. А теперь о более важном: останови, пожалуйста, у ближайшего паба, — попросила она, ерзая на сиденье, — у меня сейчас мочевой пузырь лопнет.