Все это Икенна сообщил нам, словно недавно раскрытую непреложную истину, однако наша любовь к рыбалке была подобна льду в бутылке, который так просто не растопишь. Не то чтобы это занятие нравилось нам от и до, нет, каждый был чем-то недоволен. Боджу, например, бесило, что река слишком мелкая и водятся в ней только «бесполезные» рыбешки. Обембе не давала покоя тайна, что делает рыба по ночам — ведь в реке, под водой, света нет. Как, задавался он то и дело вопросом, рыба плавает? Там же тьма кромешная, она укрывает воду по ночам, точно покрывало, а у рыб ни электричества, ни керосиновых ламп. Я же презирал этих рыбешек и головастиков за слабость: они дохли слишком быстро, даже если мы держали их в речной воде! От этой их чахлости мне иногда хотелось плакать. Утром, в тот день, когда нас застукала соседка, — Соломон позвал нас рыбачить, и Икенна поначалу отказывался идти на реку. Но увидев, что мы, его младшие братья, собираемся уйти без него, присоединился к нам и забрал у Боджи свою удочку. Все мы вместе с Соломоном принялись подбадривать его, называть Рыбаком-героем.

Внутри Икенны будто поселился неутомимый враг, который глодал его, выжидая своего часа, пока мы готовили и исполняли план возмездия Ийя Ийябо. Икенной он окончательно завладел в день, когда он разорвал узы связи со мной и Обембе, оставив при себе лишь Боджу. Отныне нам с Обембе был заказан ход в комнату к старшим братьям, а еще они не стали брать нас с собой на новое футбольное поле, которое подыскали через неделю после порки. Нам с Обембе не хватало их компании, и мы тщетно ждали их возвращения по вечерам, тоскуя из-за того, что близость между нами слабела. Однако шли дни, и становилось ясно: Икенна избавился нас, как от инфекции — будто выкашлял мокроту.

Примерно в то же время Икенна и Боджа повздорили с одним из детей нашего соседа мистера Агбати. У того был грузовик-развалюха, который все называли Аргентиной. Прозвище этот драндулет получил из-за надписи на бортах: «Выращено в Аргентине». Из-за своей маломощности грузовик, заводясь, оглушительно тарахтел, пугая всю округу, и, случалось, люди просыпались ни свет ни заря. Из-за этого на владельца часто жаловались и даже порой вспыхивали ссоры. Во время одной такой стычки соседка саданула мистера Агбати каблуком туфли по лбу, и у него там вылезла непроходящая шишка. С тех пор мистер Агбати, перед тем как завести машину, рассылал по дворам детей, и они извещали соседей: стучали пару раз в дверь или ворота, предупреждая: «Ох, папа-ван заводит Аргентину», — и бежали дальше, к следующему дому.

В то утро Икенна, который становился все более вспыльчивым и агрессивным, обозвал старшего сына мистера Агбати надаедой — так отец называл тех, кто шумит без нужды, — и в результате они подрались.

Позднее, в тот же день, мы пришли из школы и пообедали. Икенна с Боджей отправились играть в футбол, а мы с Обембе остались дома — грустные, что нас не берут с собой. Мы сели смотреть телевизор, и не успела закончиться одна программа — о человеке, помогавшем улаживать семейные ссоры, — как братья вернулись. Их не было всего полчаса. Они быстро скрылись у себя в комнате, но я успел заметить, что у Икенны лицо в грязи, а верхняя губа разбита и опухла; на футболке, на спине которой красовался номер 10 и имя Окоча, были пятна крови. Стоило братьям запереться, как мы с Обембе метнулись к себе в комнату и приникли ушами к стене — подслушать разговор и узнать, в чем же дело. Сперва было слышно лишь, как они хлопают дверцами шкафа да топают по вытертому ковру. Мы еле дождались слов:

— Я бы тоже стал драться, если бы не боялся, что тогда и Нейтан с Сегуном вмешаются. — Это говорил Боджа. — Если бы я только знал наверняка, что они не полезут, если бы только знал наверняка…

Снова послышался приглушенный топот ног по ковру, а после Боджа продолжил:

— Эта недоумок тебя даже толком не побил. Ему вообще повезло, что он смог… — он помедлил, подбирая нужное слово, — … что смог… сделать это.

— Ты не стал за меня драться, — выпалил Икенна. — Нет! Стоял в стороне и смотрел. Даже не думай отрицать.

— Да я мог бы… — начал было Боджа после небольшой паузы.

— Нет, ты не дрался! — прокричал Икенна. — Стоял в стороне!

Их крики долетели даже до комнаты матери. Она не пошла на работу, потому что Нкем пропоносилась. Мы услышали, как она с трудом поднимается на ноги и шлепает в тапочках по полу. Как стучится в комнату к нашим братьям.

— Что у вас происходит? Чего раскричались?

— Мама, мы спать хотим, — ответил Боджа.

— Поэтому дверь не открываете? — спросила она и, не дождавшись ответа, сказала: — Из-за чего шум?

— Не из-за чего, — резко ответил Икенна.

— Хорошо, коли так, — сказала мать. — Хорошо, коли так.

И снова ритмично зашлепали тапочки, когда она пошла обратно к себе.

* * *

На следующий день Икенна с Боджей не пошли играть в футбол; остались у себя в комнате. Обембе решил воспользоваться шансом и начать заново с ними общаться, а чтобы выманить братьев в гостиную, дождался любимого сериала Икенны. Старшие братья не смотрели телевизор с тех самых пор, как соседка застукала нас на Оми-Але, и Обембе отчаянно тосковал по тому времени, когда мы все с диким восторгом наслаждались любимыми программами: йорубской мыльной оперой «Агбала Ове» и австралийским сериалом «Скиппи». Обембе хотел поговорить с братьями и без просмотра телевизора, но его останавливал страх досадить им. Сегодня, однако, терпение у него закончилось, к тому же «Скиппи» был любимым фильмом Икенны. Обембе сперва, вытянув шею, заглянул через замочную скважину в комнату братьев. Затем перекрестился, произнес одними губами: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа» — и принялся расхаживать по комнате, напевая главную тему из сериала:

В те мрачные дни, когда мы были с братьями порознь, Обембе много раз признавался, что хочет покончить с разрывом, а я неизменно предупреждал: он может навлечь на себя их гнев. Мне всегда удавалось разубедить Обембе. Когда я услышал пение, то снова за него испугался.

— Не надо, Обе, они побьют тебя, — обратился я к брату, жестами умоляя его прекратить. Эффекта просьбы возымели не более, чем щипок, от котором через секунду уже забываешь, — Обембе лишь на мгновение отвлекся. Взглянул на меня так, будто не расслышал. Покачал головой и продолжил:

— Скиппи, Скиппи, Скиппи, из буша кенгуру…

Наконец ручка двери в комнату братьев провернулась, и Обембе затих. Икенна вышел и, пройдя к креслу рядом со мной, сел. Обембе стоял, точно статуя, под фотографией в рамке: Nnene, мать отца, в 1981 году с новорожденным Икенной на руках. Он стоял у стены очень долго, будто пригвожденный. Следом за Икенной вышел Боджа и тоже сел в кресло.