Второй этаж также занимала одна-единственная комната, служившая караульней — помещением для замковой стражи. Здесь спали солдаты, которым поручалось охранять сеньора и его семью, чьи покои находились на верхних этажах. Но в момент рождения Франсуа никакой военной опасности не существовало, поэтому караульня пустовала. Солдаты размещались во внешних пристройках.

Третий этаж был разделен надвое. В комнате, обращенной на восток, обитал Франсуа, а смежную с ней занимала кормилица. Там же предполагалось поместить потом и второго ребенка, если он появится.

Четвертый этаж также состоял из двух комнат, одна из которых служила супружеской спальней, а вторую Маргарита превратила в свои женские владения. Именно там находились ее гардероб, ее зеркало, туалетные принадлежности, духи и притирания: с некоторых пор Маргарита приобщилась к науке кокетства. Туда же она велела перенести и свои музыкальные инструменты, которыми дорожила больше всего. Часто она уединялась там, чтобы писать, играть или сочинять.

И, наконец, на самом верху была дозорная площадка, по которой днем прохаживался всего один часовой, а по ночам — и вовсе никого. Оттуда вся окружающая местность была как на ладони, а к северу вид простирался до самого моря.

По бокам к донжону были пристроены еще два здания, из которых левое представляло собой нечто удивительное. Возводить его затеял еще Эд, сразу же вслед за квадратной башней. Но денег ему не хватило, поэтому строительство остановили, и оно так и осталось незаконченным. К моменту рождения Франсуа это была настоящая руина. Первые два этажа еще держались, но крыша над ними уже отсутствовала, а вместо окон чернели дыры. Все это снизу доверху заросло плющом и служило прибежищем для птиц, белок и змей. Никто никогда не заходил в развалины. Ни один из Эдовых наследников не разжился настолько, чтобы их восстановить. Однако проникнуть туда можно было без труда, стоило лишь толкнуть дверь в первом этаже донжона. Просто такое никому и в голову не приходило.

Правое крыло также являлось творением Эда де Вивре. В отличие от левого, оно было закончено, что объяснялось его скромными размерами и незаменимостью: это была часовня, крошечная церковка, не имевшая другого освещения, кроме двух витражей в черно-красных тонах, прославляющих деяния Людовика Святого. На шпиле узкой колоколенки красовалась флюгарка в виде петуха.

Вот таким был родовой замок Вивре. Дед Гильома, окончательно отчаявшись расширить его, обнес то, что оставалось, зубчатой стеной, доходящей по высоте до второго этажа квадратной башни. Но такою была лишь центральная часть замка, собственно детинец. На изрядном расстоянии его окружала еще одна обводная стена, описывающая четырехугольник размером примерно триста на двести метров.

Внутри имелось что-то вроде маленькой деревушки, посад. Неподалеку от донжона располагалась большая двухэтажная мыза с квадратным подворьем. Весь нижний этаж одной из ее сторон представлял собой просторный трапезный зал с кухней, где столовались хозяева; вторая сторона содержала хлев; третья — крольчатник, свинарник и птичник; четвертая — конюшню. Весь верхний этаж служил жилищем для челяди и замковых крестьян. В середине находился птичий двор с традиционной навозной кучей, вокруг которой расхаживали куры, утки и гуси.

Остальное место внутри обводной стены занимали фруктовый сад, огород и маленькое хлебное поле. Под самой стеной лепились лачуги, на скорую руку выстроенные крестьянами, которым не хватило места на мызе. В центре одной из сторон внешней стены виднелось предмостное укрепление, а за ним — подъемный мост. К ним прилегали казармы для солдат, по виду больше напоминающие крестьянские мазанки. Мост перекидывался через водяной ров, довольно широкий и глубокий. А далее простиралась открытая сельская местность.

Таким был замок Вивре. Здесь жили, как могли, скорее бедно, чем богато, и куда чаще раздавались тут хрюканье свиней и кряканье уток, нежели песни труверов или гул воинских подвигов.

***

Франсуа рос быстро. Если при рождении он имел средние размеры, то вскоре сделался очень крупным для своего возраста. Когда ему было около шести месяцев, он проявил, наконец, первую из своих природных наклонностей, за которыми неусыпно следили его родители. Он орал не переставая, пока кормилице не пришло на ум снять с его бретонской кровати все три загородки. Ребенок, оказывается, ненавидел затхлый воздух и замкнутое пространство тесного ящика, предпочитая им свежий воздух и свет, пусть даже ценой лютого холода. Гильом истолковал такое поведение в выгодном для себя смысле, и Маргарите ничего другого не оставалось, как признать его правоту.

Другие стороны характера младенца лишь подтвердили это. Так, например, он ничуть не торопился заговорить, зато ходить начал удивительно рано. В девять месяцев он передвигался уже совершенно самостоятельно. Стоит заметить, что в отличие от своей матери он забавлялся хождением на четвереньках всего несколько дней, после чего окончательно принял вертикальное положение. С этого момента его невозможно было удержать, и он начал шаг за шагом исследовать замок Вивре, что едва не привело к драматическим последствиям.

Франсуа приближался к своим полутора годам. Был чудесный апрельский день. Мальчик гулял в сопровождении своих умиленных родителей, шлепая по грязи птичьего двора среди кур и гусей. Маргарита держалась прямо позади него, Гильом — чуть поодаль. Вдруг большая лестница, приставленная к стене, скользнула и стала падать прямо на ребенка.

Маргарите было достаточно протянуть руку, чтобы придержать ее, но она этого не сделала. Уверенная в том, что Франсуа на роду написано прожить сто лет и ему ничто не грозит, она и не подумала вмешаться. К счастью, Гильом оттолкнул жену и успел поймать лестницу в последний миг. Она чуть было не задела головку малыша и наверняка бы ее разбила.

Гнев Гильома де Вивре был ужасен. Сочтя свою жену чудовищем, он не обозвал ее разве что убийцей. Смущенная Маргарита, которая любой ценой хотела сохранить тайну, не знала, что и отвечать. Но в любом случае она чувствовала себя виноватой. Прежде всего, предсказание Божьей Твари могло на поверку оказаться басней; но даже если оно и было истинным, это вовсе не означало, что следует сидеть сложа руки. Франсуа вполне мог быть отпущен целый век, но прожить обещанный срок он сможет лишь при условии, что ради этого будет сделано все необходимое. Для Маргариты, которая чуть не стала причиной гибели того, в ком почитала весь смысл своего существования, случившееся послужило ужасным уроком. Она ничего не ответила на обвинения мужа. И даже не сказала ему, что беременна, хотя это могло бы послужить ей некоторым оправданием. Опустив голову, она покорно согласилась, что отныне Гильом сам будет заниматься воспитанием их сына.

Маргарита действительно вот уже два месяца носила ребенка во чреве. Роды состоялись семь месяцев спустя, ночью, во время Филиппова поста, в первое воскресенье 1339 года. Новорожденный — мальчик, названный Жаном, — был крещен на следующее же утро.

Контраст с апофеозом в день св. Юбера — крестинами Франсуа — был разительным. Для второго де Вивре не нашлось знатного вельможи, чтобы воспринять его от купели. Его крестной матерью стала настоятельница Ланноэ, а крестным отцом — аббат Монт-о-Муана, как если бы само положение младшего сына заранее обрекало его церковной стезе.