Марко представил ее женщине за столиком в зале, которая записала имя Люси и исчезла в соседней комнате. Пока они ждали, Люси прохаживалась по залу, разглядывая расписные стены и фрески на потолке и все время слыша дробное эхо своих шагов по мраморному полу.

Вернувшись, секретарша сказала, что синьор Беллини, преподаватель Люси, с которым она пришла встретиться, отсутствует, и предложила ей прийти завтра. И вот тогда Марко провел ее по консерватории. Из соседнего помещения доносились гаммы, исполняемые высоким журчащим сопрано, затем там заиграл рояль. Люси на мгновение закрыла глаза, а открыв их, увидела очередной поблекший плафон в стиле рококо, какими элегантно поблекшее палаццо Пизани, где ей предстояло учиться, было украшено во множестве. Где-то скрипач играл Баха, сопрано одолевало свои экзерсисы, крещендо рояля сменялось треньканьем, за которым следовали оглушительные аккорды, а Люси озиралась, приятно возбужденная этим попурри, этой сумятицей звуков, всей обстановкой в этом святилище музыки. И где-то среди звуков, залов, живописных плафонов, больших мраморных каминов, мутных зеркал в позолоченных рамах, на которых оставили свои инициалы прежние студенты и влюбленные, широких окон в частом свинцовом переплете, смотревших на тихий уютный канал, — среди всего этого витала реальная, осязаемая возможность встретить тут Фортуни.

Ибо это была школа Фортуни. Он преподавал здесь, давал здесь интервью и концерты. Он несомненно и многократно проходил по этому блестящему мраморному полу и, безусловно, вел уроки в зале, где сейчас находилась Люси, или, по крайней мере, здесь бывал. Каждая дверь, окно, помутневшее зеркало говорили о его близости.

Вернувшись на Кампо Сан-Стефано, Люси с Марко сели на ступени у статуи, расположенной в центре площади. Марко задрал голову и спросил:

— А вы знаете, что это за памятник?

Люси помотала головой. Марко хохотнул, внутренне наслаждаясь шуткой, прежде чем поделиться ею:

— Это Никколо Томмазео. Можете поприветствовать. — Он ухмыльнулся, когда Люси кивнула статуе. — Этот человек был героем войны с австрийцами. К тому же он был писатель. И за это ему поставили памятник.

Люси с уважением посмотрела на крепкую бородатую фигуру этого персонажа из девятнадцатого века и на впечатляющую кипу изваянных книг у его ног.

— Но поглядите. — Взяв Люси за руку, Марко подвел ее взглянуть на статую сбоку. — С этой точки кажется, что он… — Марко помолчал, думая, как бы правильнее построить фразу. — Гадит книгами. Верно?

— Да, — кивнула она, внезапно рассмеявшись, — верно.

Они еще посмотрели на Никколо Томмазео, после чего Марко отвел Люси к большому кафе на другой стороне площади, не переставая развивать свою мысль.

— Местные говорят caga libri. Книгосрал. Это хорошо, — сказал он, снова рассмеявшись, когда они подходили к кафе. — Мне нравится. Правда, по-английски звучит еще лучше — the bookshitter. До чего же мне нравится английский язык!

У себя на квартире тем вечером Люси извлекала из виолончели резкие, грубые ноты, ударяла смычком по струнам, словно бы пробуждая звук пощечиной или шлепком, прежде чем включить его в мелодию. Все новички должны были исполнить небольшую пьесу для преподавателей и своих однокашников. Это была местная традиция, нечто вроде ритуала знакомства. И Люси выбрала аллеманду из сюиты № 2 Баха, ту вещь, которая пробудила ее от дремоты в далеком саду десять лет назад. Вариантов трактовки этой сюиты множество, но Люси всегда играла ее так, как играл Фортуни, и всегда уверенно. Однако сейчас она подходила к ней с некоторой опаской, поскольку знала, что через неделю на концерте в числе слушателей будет сам Фортуни. Да, он будет в зале, и она наконец сыграет для него. Волнуясь и немного страшась, она продолжала упражняться, зная, однако, что все в порядке, что жизнь хорошо ее подготовила, и чем раньше этот день наступит, тем лучше.

И вот концерт закончился. Среди студентов и преподавателей шло взволнованное обсуждение своей и чужой игры. Никто, кажется, даже не вышел из зала, кроме Фортуни. А Люси, все еще не оправившейся от страха, в его отсутствие зал представлялся пустым. Марко наговорил ей кучу комплиментов — и за игру, и за посадку, — но она оборвала его на полуслове, оставила виолончель, выбралась из окружившей ее группы студентов и ринулась к дверям.

По крутой мраморной лестнице, лавируя между студентами и преподавателями, Люси ринулась вслед за Фортуни на первый этаж, однако мелкие шаги Маэстро были настолько проворны, что догнать его не удавалось. Он быстро вышел в сумрачный двор, пересек его и скрылся в portego консерватории, но, когда Люси добежала до дверей portego, путь ей преградили двое рабочих, которые несли длинные доски для лесов. Фортуни, сухопарый и стремительный, пересекал площадь перед консерваторией. Люси бросилась за ним.

На гладких камнях Кампьелло Пизано она все время слышала свой внутренний голос: Ну, давай же, окликни его. Скажи хотя бы слово, скажи «маэстро», а дальше будь что будет. Ну, давай. Но она молчала, и казалось, что момент будет упущен и Люси так и останется девочкой, которая всю жизнь ждала, а дождавшись, так и не заговорила. Она не могла, не была рождена для момента, требующего отваги. Кто-то другой, не исключено, сможет, но не она, не Люси. И, глядя вслед удаляющемуся Фортуни, она почувствовала, что момент, а с ним и все годы ожидания ускользают от нее.

И после короткой внутренней борьбы она все-таки окликнула Фортуни. Произнесла слово, способное стать началом. «Маэстро», — позвала она, и темная фигура остановилась и повернулась к ней.

Люси замедлила шаг и теперь стояла перед ним. Волосы ее ветром отнесло назад, щеки пылали после внезапной пробежки; на лице Фортуни была написана досада (он плохо выспался прошлой ночью, но разве Люси могла об этом знать?). Все еще хмурясь, он глядел испытующе, пока Люси здоровалась и представлялась; что у нее за акцент, Фортуни так и не смог определить. Но девушку он помнил. Это была та самая девушка, которая только что исполняла его музыку, это она волной прихлынула к его сердцу, причинив тупую сладкую боль, не оставившую его и на площади.

Потом она замолчала. Фортуни ничего не ответил, не желая поддерживать беседу: молодая женщина его растрогала, и все же он боялся. Он говорил себе, что нет никаких оснований бояться девушки, которую он видит впервые, но тупая сладкая боль под сердцем твердила обратное. Он кивнул, выражением лица давая понять, что ждет продолжения.

— Синьор Фортуни, — начала Люси, — я вас надолго не задержу. Должно быть, многие студенты подходят к вам за советом, но я так давно восхищаюсь вашим творчеством!

И снова Фортуни кивнул и промолчал с терпеливым видом выдающегося профессионала, который все это уже не раз слышал. Снова возникла неловкая пауза, и Люси потупилась, не решаясь перевести взгляд с камней мостовой на Фортуни.

— Пожалуйста, простите меня, маэстро, но мне очень хотелось бы знать, что вы думаете о моей игре.

Фортуни нахмурился, и вид у него стал недовольный, как будто он не привык к подобной прямоте.