Майор дал визитку с цветной фотографией с двуглавым орлом и слоганом поперек: «Решаю вопросы!» — и отпустил домой с миром. Саша, которому только что позвонил генерал из главка, сказал, что все порешал, обещал приехать на Николину гору к Саше на дачу и попариться, как всегда. Саша был счастлив, машина работала, все можно порешать, если хочешь. Обнялись, вышли на улицу, доехали до дома. Саша уехал, гробовая тишина стояла в доме. Дочь, слава богу, не проснулась. Как жить дальше, никто не знал!

Хариков выпил литр, не пьянел, строил планы, как убить майора. Он убил его уже раз пятьсот по-всякому, жена плакала не переставая, сидя в ванне уже четыре часа, скребя свое тело до крови. Болт майора торчал, как кол, во всех местах. Утром Хариков уехал на квартиру друга, водитель завез ящик водки, три блока сигарет и чаю. Он не выходил из дома неделю, пил, спал и разрабатывал сценарии. Жена автоматически жила, деньги кончились, Хариков на звонки не отвечал, а через неделю позвонил и сказал, что ему плохо. Жена приехала, положила мужа в больницу, пошла в ломбард, получила за свои цацки, которыми она гордилась, 6 тыс. у. е., заплатила за больницу, за школу, и денег не стало совсем.

Хариков из частной больницы попал в «дурку» со стрессом, никого не узнавал, состарился, стал похож на больную собаку и все писал в Генпрокуратуру, писал в ОБСЕ, в Страсбург, требуя справедливости. Обратный адрес «дурки» шанса услышать его не давал. Знакомые по разу дали денег, потом перестали звонить, на звонки не отвечали, жена перестала ходить к подругам — их это нервировало, мешало получать удовольствие от жизни. Машину пришлось продать, водителя и домработницу уволить, в конце пошли шубы и вещи прошлого года — на них продержались еще три месяца. Пришел день, когда жена поняла, что надо идти на работу. Никто из друзей не помог, не было вакансий. Женщину в «Гуччи» и «Армани» на работу никто не брал, а другой одежды у нее не было, пришлось идти в ларек в соседнем районе к Ахмаду. Он пожалел красивую женщину! Она таскала ящики, взвешивала, отмеривала, получала двести и нетоварные овощи, ездила по субботам в «дурку» к мужу, он ее не узнавал, злился. Иногда приходила дочка, он радовался. Она не жаловалась, говорила, что дядя Ахмад хороший, жалеет маму, но как-то плохо смотрит на нее и щипает.

Все наладилось! Вот так развлечение одних и тяга к искусству самореализующихся людей приводят к краху других. Майор стал полковником, а друг его руководит телестудией «Правопорядок».

Хариков пребывал в состоянии серой непроглядной тоски. Маша ушла от него в другую жизнь, места в ней Харикову не было, начинать все заново не было сил, переступить через себя, сделать крутой поворот он не смог, жил и не жил одновременно. Навалились болячки, близкие заставили лечь в элитную больницу для обследования, первую в жизни. Больница была большой, богатой, с огромным парком и персоналом, получающим копейки и работающим соответственно. Хариков с удивлением познавал мир больных, где люди борются за жизнь с маниакальным упорством. Когда он жил в мире здоровых, он не ценил и не радовался, что по утрам из неприятных ощущений есть разве что синдром похмелья, который легко лечится двумя-тремя рюмками и борщом. Досуг в больнице был немудреным. С утра процедуры, потом газеты и гулянье по дорожкам парка, где рядом выгуливали себя ветераны советской номенклатуры. Старые, больные, никому не нужные, они, умирая, цеплялись за жизнь вопреки действиям медперсонала, которому до зубовного скрежета надоели эти старики: толку от них никакого, а мороки много. Так они боролись друг с другом, старая советская школа побеждала. Хариков наблюдал за всем этим с любопытством и прогнозировал свою будущую жизнь между капельницами и приемом медикаментов. Позвонил товарищ с воли и попросил подъехать в ресторан, поговорить и отвлечься. Хариков решил отвлечься и через пять минут стоял у проходной клиники, готовый к жизни в мире здоровых, но не тут-то было. Бдительная охрана остановила пациента, указав ему, что выход за периметр невозможен без разрешения администрации. Хариков слегка опешил: он никак не мог понять, как за свои деньги какие-то люди в форме, напоминающей форму полевой жандармерии времен Отечественной войны, не выпускают его, ограничивают его свободу передвижения. Охрана мягко объяснила ему, что выйти за периметр он не может, вдруг он умрет за забором больницы? Хариков резонно спросил у них, не перепутал ли он адрес. Может быть, это СИЗО и он не знает о переменах профиля данного учреждения? Ему корректно было указано, что не надо умничать, что лет эдак двадцать назад эти молодцы, служившие в системе исполнения наказаний, показали бы ему на его место на параше, но сейчас другие времена, пусть отойдет от периметра, а то будет хуже. Хариков вдохнул свежего воздуха и сказал, что он частный пациент и заплатил за десять дней стоимость «Жигулей», на что получил резонный ответ, что их охрану не купишь, а откуда у него деньги, тоже большой вопрос и ответ на него скоро будет получен трудовым народом, что раньше такое говно, как он, на пушечный выстрел не подпускали к такой больнице. Пришлось отступить. Вызвав водителя, Хариков за сто рублей выехал из проходной на встречу с товарищем, рассказал ему свои злоключения, товарищ смеялся, говорил: «Правильно вас дрючат, нас не купишь, встаньте в строй и не высовывайтесь». Через пару часов Хариков вернулся в клинику, где ворота были прикрыты, въехать на машине не разрешили, поздно, а пешком Харикова не впускали тоже, затеяв дознание, каким образом он покинул объект (режимный, между прочим). Хариков спросил седого начальника охраны: может ли он вернуться в палату для продолжения лечения? Ответ был однозначен: «Нет». Хариков не поверил своим ушам и пошел по дорожке к корпусу. «Стоять!» — и топот ног двух вертухаев остановил его, он приготовился к захвату, но они только перекрыли ему проход. Хариков в замешательстве не знал, что делать, стал думать, как выйти из этого идиотизма. Он повернул к воротам и решил ехать домой, а утром приехать и разобраться с этой бандой. Ворота оказались закрыты. Его оттеснили к будке охраны и вытеснили в комнату, где сидел начальник охраны, готовый к дознанию второй степени. Куда прорывались? С какой целью? Что у вас под курткой? Под курткой у Харикова висел прибор, меряющий давление целые сутки, в нем был еще таймер, он тикал, это вызвало подозрение: не пояс ли это шахида? Сверив рожу Харикова с оперативными данными в компьютере по разыскиваемым террористам, он облегченно вздохнул: слава богу, не террорист, но факт несанкционированного проникновения за периметр налицо. Он звонил в отделение, где лежал Хариков, там не отвечали, потом дежурный по клинике заметил, что судьба Харикова в его руках. Хариков стал бить на жалость, говорить, что ему плохо, подскочило давление, это было видно на приборе, начальник охраны не поверил приборам и сказал: если ему плохо, пусть Хариков вызовет городскую «Скорую помощь» и пусть его везут в районную больницу, там его лечат, а если он будет хулиганить, то посадят в отделение, где его знакомые вылечат его за пару часов, и он попадет из терапии в хирургию, предположительно в «травму». Хариков стал звонить знакомому в Администрацию Президента, чтобы остановить это безумие, телефон не отвечал, переговоры о его судьбе шли уже на уровне главного врача. Он слышал отрывки переговоров: «проникновение», «сопротивление сотрудникам», «неподчинение», «завтра выписывается», «надо принять меры» и т. д. Через десять минут гордо и церемонно начальник охраны громогласно объявил приговор: ему разрешают вернуться в палату, учитывая, что завтра он выписывается, это плод его гуманных действий и доброй воли. Охрана разомкнула оцепление, Хариков поплелся к себе в корпус. Отступив на безопасное расстояние, он крикнул в адрес гуманистов в белых халатах, кто они на самом деле. Двое из них дернулись отомстить, но начальник сказал: не надо трогать этого, сам сдохнет от их качественного лечения. Вернувшись в палату, Хариков закрыл дверь на ключ, на всякий случай, вдруг они передумают и устроят показательное лечение с применением аминазина или галоперидола, он решил больше не принимать здесь никаких препаратов, боялся. Вечер был испорчен, у него была назначена встреча с медсестрой их отделения после отбоя для праздника души и тела. Медсестра была слегка коррумпирована в прошлое дежурство, и вечер предполагал быть томным. В данном отделении на фоне сплошных инсультов и инфарктов он был абсолютным секс-символом, он сам передвигался на своих ногах, а это было явным преимуществом. После борьбы за место в своей палате свидание с медсестрой померкло, он решил встречу отменить по причинам очевидным. Она могла быть агентом, войти к нему в доверие и обольщением заставить принять нечто, которое к утру сделает его дураком в прямом смысле. Неудовлетворенный и злой, Хариков посмотрел «Новости», где выступал министр по здравоохранению, который похвалил данную клинику за хорошие результаты по оздоровлению масс. Хариков, находясь внутри системы здравоохранения, не поверил, но интерактива не было, они говорили, что это прямой эфир, а когда Хариков набрал номер студии, чтобы развеять сомнения общественности, ему ответили, что министр уже уехал и выступает на прямом эфире в другой студии, вещающей эту туфту на «Орбиту». Оплеванный, Хариков заснул, и ему вместо сна о медсестре, так и не обласканной, приснился жуткий сон, где он лежал в сосуде, замороженный для клинических испытаний группой местного подполья из доблестной охраны и пролетарских слоев медперсонала. Они заморозили его во сне для последующего процесса над гидрой капитализма, который, они надеялись, будет не позднее 2010 года. У них уже была не одна сотня таких врагов народа, глубокая заморозка давала их энергии ощущение дополнительной силы, а будущим осужденным тренировку для следующих лет в морозной Сибири. Их подпольная сеть партии реставраторов хорошей жизни набирала мощь. На последнем съезде в городе Иванове был даже наблюдатель от власти, он одобрительно кивал, не подавая виду, что поддерживает. Хариков понял, что процесс уже не за горами, представил себя в клетке, в которой их возят по Москве, и подумал: сон этот надо кончать. Он кончил, стало тепло, в палате было тихо, по телевизору говорили об инвестиционной привлекательности страны, и лицо человека, говорившего это, было до боли похоже на человека из сна, присутствовавшего на съезде подпольной партии. Сон исчез, а вместе с ним исчез пациент, который вылечился от всего моментально.