стульчике с бокалом красного сухого. Я поняла, что можно начинать отложенный разговор.

– Так вот о странном. Начиная с сегодняшней прогулки по парковым кустам меня не покидает неприятное чувство, будто на меня постоянно кто-то смотрит.

– Конечно, на тебя постоянно кто-то смотрит, – охотно подтвердил дружище. – Ты же у нас красотка, моя бусинка, на тебя всегда приятно посмотреть.

– Мерси за комплимент, но я не об этом. Мне кажется, за нами следят. Ты не заметил, что вслед за нашим такси до самой «Баварии» ехала какая-то подозрительная машина? Мы закатились под шлагбаум, а она осталась за оградой, но пешеходам ведь не нужен пропуск на территорию…

– Ты хочешь сказать, что кто-то может наблюдать за нами прямо сейчас?! – Сообразительный Петрик подхватился, спрыгнул с табурета и кинулся к окну, на бегу скомандовав мне: – Свет погаси!

Я послушно щелкнула выключателем.

На улице еще не стемнело, но в кухне горели точечные светильники над рабочим столом – я очень тщательно перебираю свежую зелень для салата. Не люблю, знаете ли, находить в своей тарелке жучков-червячков.

– И что там?

В отличие от Петрика, я не спешила подойти к окну. Мало ли, вдруг за нами и вправду следят. И не просто так, а с конкретной нехорошей целью. Да я тысячу раз видела в кино, как растяпу у окна снимает вражеский снайпер!

– Вроде все как обычно. Разве что наша пиццерия сегодня расширила свой летник, столы и стулья чуть ли не по всей площади стоят. Народу много, свободных мест мало. О, теперь там будет живая музыка – я вижу подобие деревянной эстрады, а на ней какая-то грудастая брюнетка в жутко пошлом платье из серебряной чешуи страстно тискает микрофон. Но еще не поет. – Петрик приоткрыл, послушал и снова закрыл окно, после чего доложил: – Пока еще Челентано разливается.

В пиццерии «Адриано» постоянно крутят одни и те же песни старых добрых итальянцев – лучшие хиты с фестиваля в Сан-Ремо. Хорошо, что у нас тройной стеклопакет и отличная звукоизоляция, иначе я спятила бы, день-деньской слушая Тото Кутуньо, Андреа Бочелли, Джанни Моранди и Аль Бано с Роминой Пауэр.

– То есть среди сидящих за столиками в новом летнике может быть и тот, кто сейчас наблюдает за нами, – сделала вывод я. – С площади прекрасный вид на наши окна…

Свистнули, съезжаясь вместе, крылья плотных штор.

– Даже так? – Я неприятно удивилась.

Мой друг-дизайнер обожает воздух и простор во всем, не только в верстке. В общих помещениях нашей квартиры – в кухне и гостиной – мы даже на ночь не задергиваем шторы. Петрик утверждает, будто в закрытом пространстве у него начинается клаустрофобия. Как же он проникся моими пугающими рассуждениями, если сам занавесил окно!

– Не нравится мне все это, – сказал дружище, вернувшись на барный стульчик и жадно глотнув винишка.

Я ничего не успела сказать – зазвонил мой мобильный, оставленный на барной стойке. Петрик покосился на подрагивающий аппарат и почему-то шепотом сообщил:

– Незнакомый номер.

У меня руки были мокрые, и я глазами показала другу – возьми, мол, телефончик.

Петрик послушался, принял звонок и тихо, таинственно прошелестел в трубку:

– Слушшшаю…

Я качнулась к нему, вытягивая шею. Секунд на двадцать установилась немая сцена с участием двух персонажей – кривобокого жирафа (я) и вспугнутого суслика (Петрик). Потом суслик шевельнул лапкой, сбросил звонок и насвистел мне:

– Ни звука…

– В смысле?

– Ну, тишина была в трубке. Одно зловещее сопение!

– Давай не будем накручивать. – Я тоже взяла бокал, плеснула в него вина и выпила его залпом. – Мало ли кто позвонил. Может, по работе. И, может, как раз связь оборвалась. Это еще ни о чем не говорит.

«Бум-бум-бум!» – загремела стальная входная дверь.

Мы с Петриком вытаращились друг на друга новыми пятирублевыми глазами – круглыми и лихорадочно блестящими.

«Бум-бум-бум» в дверь повторилось с заметным повышением громкости.

Я тихо, крадучись двинулась в прихожую.

– Куда? Возьми хоть что-нибудь! – яростно прошептал мне вслед Петрик.

Дружище явно не имел в виду хлеб-соль для торжественной встречи. Я еще не подошла к двери, когда он настиг меня со скалкой в одной руке и пустой бутылкой в другой. Надо же, мы успели выпить все винишко?

– Держи. – Петрик отдал мне скалку, оставив себе бутылку, и мы одинаково вздернули их в высоком замахе.

«Бум-бум-бум-бум!» – шумно завибрировала дверь.

Кому-то не терпелось отведать нашего гостеприимства.

– Кто там? – напыжившись, громко и грозно вопросил Петрик.

– Свои, – уверенно ответил неузнаваемый хриплый бас.

– Ну, хлеб да соль вам, коль свои, – пробормотала я, свободной рукой нащупывая дверной замок. – Точнее, скалка вам да бутылка…

Прятаться от неведомой опасности – это не мой стиль. Я Люся Суворова, и славная фамилия обязывает меня бесстрашно принимать бой!

Я широко распахнула дверь.

– Эй, вы чего? – прохрипел неузнаваемый бас. – Ужрались, что ли, и деретесь тут? Как знала, что не надо вам зарплату давать.

Под арку, образованную нашими с Петриком воздетыми руками с бутылкой и скалкой, слегка пригнувшись, отважно шагнула Доронина. Она прошла в прихожую, развернулась и хмыкнула через плечо:

– Ну, прям «Рабочий и колхозница», скульптора Мухиной на вас нет!

Не дожидаясь приглашения, Дора протопала в кухню и громыхнула о столешницу принесенными бутылками.

– Вот почему она не звонила в дверь, а стучала ногами, – глубокомысленно изрекла я. – У нее руки были заняты!

Петрик очнулся и побежал проявлять гостеприимство – не то, которое со скалками-палками, а традиционное, с хлебом-солью. Точнее, с салатом и лазаньей.

– О, коньячок? Очень кстати, мы как раз уже допили вино, – услышала я и тоже побрела из темной прихожей на свет, звук и запах.

Лазанья как раз дошла до кондиции.

Мы сели за стол и поужинали. За едой ни о чем неприятном не разговаривали – Дора, наш видный специалист по правильному питанию счастья, утверждает, что портить себе удовольствие от приема вкусной еды ни в коем случае нельзя. Мол, разрушительные вибрации и негативные флюиды недобрых слов передаются насущному хлебу, салату, лазанье и коньяку, с ними вместе попадают в организм и с удвоенной силой терзают нас изнутри.

Поэтому лишь когда хозяюшка Петрик убрал со стола опустевшие тарелки и выставил рюмки и вазочку с конфетами, я спросила:

– Федор Михалыч, у тебя все в порядке?

– Хочешь знать, чего я приперлась на ночь глядя – так и спроси, – огрызнулась Доронина, наполняя рюмки.

– Я вежливая!

– Так вежливо спроси.

– О’кей. Чему обязаны вашим визитом, уважаемая?

Уважаемая хлопнула рюмашку, развернула конфету, сунула ее в рот и с оттопыренной щекой промычала:

– Хреново мне…

Я отняла у нее конфетный фантик, чтобы она не хрустела им, сворачивая и разворачивая – есть