В ту пору в Византии при императоре Леоне служили семьсот Олеговых воинов. Они стояли близ монастыря Святой Мамы. Многие из них были крещены в христианскую веру. Возвращаясь из походов, они шли помолиться в храм, где теперь служил Григорий. И ему было отрадно знать, что на чужой земле он не одинок. С некоторыми из них Григорий познакомился, сдружился. Но мирное и благостное течение жизни вскоре оборвалось. Для Григория наступила тягостная, полная тернистых испытаний и рабского труда жизнь. Причиной тому оказалось вторжение в Византию русской рати, кою привел великий князь Олег. Разгул язычников Олега, как сие увидел сам Григорий, был безобразен. Они сжигали жилища, разоряли храмы, монастыри, бросали женщин с детьми в море, пленных греческих воинов расстреливали из луков или прибивали гвоздями к деревьям. Повелением Олега все воины, кои служили императору Леону, призывались вернуться на Русь, а поначалу должны были послужить в дружине и участвовать в битвах против войска Византии. Но гвардейцы императора перехватили сеунча Олега, и все воины — россы были схвачены, обезоружены и отправлены в глубь страны на каторжные работы. Григорий тоже был арестован. Его обвинили во враждебных замыслах против империи и как Олегова лазутчика сослали в каменоломни. Шесть долгих лет провел на каторжных работах Григорий, добывая для императорского двора мрамор. Освобождение пришло по воле нового императора. В Константинополе волею императора Романа собиралось большое посольство на Русь. Туда же выезжали многие священнослужители проповедовать христианство. И священник церкви Святой Мамы Михаил дерзнул обратиться к патриарху, дабы тот освободил ревностного христианина из россов. Григория вернули в церковь Святой Мамы и поручили перевод священной книги на язык россов.

Григорий, движимый вдохновением, трудился денно и нощно и успел сделать перевод Православного Молитвослова и несколько списков с него ко дню отплытия на Русь греческих послов. После сего Григория посадили за перевод Евангелия, и он трудился над ним около трех лет. Позже, когда Григорий вернулся на родную землю, он привез свой рукотворный труд, второй список Евангелия, на родную землю.

С годами жизнь Григория в Византии становилась все более умиротворенной. Может быть, он там и закончил бы свой бренный путь. Но в Царьград суждено было прибыть великой княгине Ольге с посольством. Когда он услышал о том, что суда княгини Ольги вошли в Золотую бухту, то испытал ни с чем не сравнимую радость и волнение. Уведомив протоиерея Николая, занявшего место уехавшего на Русь протоиерея Михаила, Григорий ушел в гавань в надежде увидеть там великую княгиню, когда она на третий день пребывания в гавани сошла с судна и отправилась в императорский дворец, в посольский особняк. Григорий смотрел на нее издали, не осмеливаясь открыть своего лица. Она показалась ему прежней прелестной Прекрасой, но еще более величественной. С этого часу Григорий заболел тоской по родине, и все помыслы его были об одном: как вернуться на отчую землю. И когда через год после пребывания княгини Ольги в Царьграде на Русь собиралось большое посольство, а с ним отправлялись многие священнослужители — миссионеры, отец Григорий дерзнул обратиться к патриарху и испросил его позволения войти в число миссионеров. В ту пору высшее духовенство Византии прилагало много усилий для того, чтобы христианство стало на Руси государственной религией.

И вот священник Григорий в Киеве, среди христиан и рядом с язычниками, кои, как показалось ему, еще более, чем при князе Олеге, погрязли в невежестве своего идолопоклонничества. Он не жалел сил, чтобы росли ряды христиан. Но сие давалось трудно, потому как верховный жрец Богомил жестоко преследовал вероотступников. И многие из них уже поплатились жизнью. Понял Григорий, что пока во главе язычества стоит Богомил, пока великие князья держатся языческой веры, надеяться на прирост христиан тщетно.

Ночь прошла, но Григорий так и не сомкнул глаз. На рассвете он вновь услышал на площади голоса и крики отчаяния. Он вышел из храма и увидел, как толпа киевлян скрылась на улице, ведущей к Священному холму.

— Что здесь случилось? — спросил он старцев, еще охраняющих храм.

— Беда нам, отец Григорий, — ответил один из старцев, — идоляне утащили из Аскольдовой слободы седмицу православных вьюношей и дев.

В сие время к храму подошел протоиерей Михаил. Григорий поспешил ему навстречу.

— Преподобный отец, мерзкие люди увели на жертвенник семь христиан. По воле Богомила их убьют, ежели мы не спасем.

— Но что мы можем сделать, отец Григорий? — в отчаянии спросил протоиерей.

— Токмо великая княгиня властна остановить алчущих крови. Идем же к ней, преподобный.

Но протоиерей Михаил выразил сомнение:

— Она в таком горе. Как можно ее тревожить?

— Не сомневайся, преподобный. Даже если пострадаем за веру, за детей наших, мы должны сказать ей о будущем ее подданных христиан. — И Григорий взял Михаила под руку, повел к княжеским палатам.

На этом коротком пути от храма Святого Илии до княжеских палат — всего‑то чуть больше двухсот сажен — два священнослужителя пережили и перечувствовали столько, что иному и за всю жизнь не пережить. Грек Михаил был повержен в страх. Зная крутой нрав архонтисы россов, он шел и прощался с жизнью, потому как понимал, что Ольга не помилует их за дерзость. Он вспомнил свой прекрасный Константинополь, свою приходскую церковь и полную боголепия службу, свой уютный дом и многое другое, свое, свое. Однако страх перед Ольгой мешал протоиерею Михаилу спрятаться до поры в воспоминаниях минувшего. Он боялся, что княгиня Ольга скажет: «Я сама язычница и по нашим законам готова лечь на жертвенный камень, дабы уйти из мира сего следом за супругом. И те, кого отметил Богомил, обречены на смерть моей верой». Что ж, Михаил знал, что на Руси испокон веков так поступали жены — язычницы, даже если глава семьи не погибал на поле брани, но умирал в постели.

Другое волновало россиянина. Григорий боялся, что княгиня Ольга не допустит их к себе, что стражи выпроводят их с княжеского двора силой. Но против стражей у отца Григория был крест. Оставалось одно: одолеть стражей и идти в княжеские терема, даже если их туда не позовут. И еще волновало Григория немаловажное: найдет ли он такие слова, кои убедили бы княгиню проявить милосердие к невинным жертвам. За себя, за свою жизнь Григорий не волновался. Он верил, что и волоса не упадет с его головы без воли Божьей.

Но то, что увидел на теремном дворе Григорий, привело его в смущение и остудило пыл, с коим он шел к княгине. Двор заполняла тьма воинов, и что уж тут было надеяться на силу креста. Им же не пробьешь стену. Ан оторопь посетила Григория лишь на мгновение. Он все‑таки взялся за крест и поднял его над головой и решительно пошел вперед. И все случилось как бы само собой. Молодые воины — язычники уступали священнослужителям дорогу, да прежде всего почтенному белобородому старцу Михаилу. Им не было дела до того, что это христианские священники. Они, по обычаю русичей, уважали старость. И Григорий с Михаилом подошли к красному крыльцу. Могучий рында открыл перед ними двери, и они беспрепятственно вошли в княжеский дворец. В первой же большой зале их встретил воевода Асмуд. Он знал и Михаила и Григория.