— Ну уж! — вставил Мишель.

— Да нет же, — продолжил старый ученый, — ты сделал два долгих и два кратких слога в имени Пелиссьеро и один краткий и два долгих в названии Малахов и ты был прав! Послушай! Я запомнил эти два превосходных стиха:

Jam Pelissiero pendenti ex turre Malacoff

Sebastopolitam concedit Jupiter urbem…[27]

— Ах, дитя мое, сколько раз из-за этого семейства, которое меня презирает и которое все-таки оплачивало твою учебу, сколько раз случалось мне пожалеть, что не могу прийти тебе на помощь, ободрить тебя в минуты столь прекрасного вдохновения. Но теперь ты будешь навещать меня, и притом часто.

— Каждый вечер, дядюшка, в часы, когда я свободен.

— Но мне кажется, что твои каникулы…

— Какие каникулы! Завтра утром я начинаю службу в банковском доме у моего кузена!

— Ты — в банковском доме! — воскликнул старик. — Ты — в деловом мире! И то правда, кем бы ты мог стать? Бедняга вроде меня не может быть тебе ни в чем полезным. Ах, дитя мое, с твоими идеями, с твоими способностями ты явился на свет слишком поздно, я не осмеливаюсь сказать: слишком рано, ибо то, как идут дела теперь, не оставляет места хотя бы для надежды на будущее!

— Но разве я не могу отказаться, разве я не свободен?

— Нет, ты не свободен. Месье Бутарден, к сожалению, для тебя больше чем дядя — он твой опекун, а я не хочу, я не должен поощрять тебя встать на пагубный путь. Ты молод, работай, чтобы завоевать себе независимость, и тогда, если твои пристрастия не изменятся и если я еще буду на этом свете, приди ко мне.

— Но ремесло банкира мне отвратительно, — волнуясь, возразил Мишель.

— Не сомневаюсь, дитя мое, и если бы у моего очага было место для двоих, я сказал бы тебе: приходи, мы будем счастливы. Но такая жизнь тебя никуда не привела бы, а все устроено так, что обязательно должно куда-нибудь приводить; нет, работай, забудь обо мне на несколько лет — я был бы тебе плохим советчиком. Не говори своему дяде о нашей встрече, это может навредить тебе. Не думай больше о старике, который давно бы умер, если бы не сладостная потребность каждый день навещать своих старых друзей на полках этого зала.

— Когда я стану свободным… — начал Мишель.

— Да, через два года! Тебе сейчас шестнадцать, в восемнадцать ты достигнешь совершеннолетия; мы подождем, но не забывай, Мишель, что у меня для тебя всегда найдется в запасе крепкое рукопожатие, добрый совет и любящее сердце. Ты будешь заходить ко мне, — добавил старик, не замечая, что противоречит сам себе.

— Да, да, дядюшка! Где вы живете?

— Далеко, очень далеко отсюда, на равнине Сен-Дени; но благодаря радиальной линии метро, что идет по бульвару Мальзерб, мой дом оказывается буквально в двух шагах. Комната у меня очень маленькая и очень холодная, но с твоим приходом она сделается большой, а когда я сожму твои руки в своих — и теплой.

Беседа дяди и племянника продолжалась все в том же духе; старый ученый старался заглушить в молодом человеке прекрасные устремления, которыми сам восхищался, но его слова то и дело опровергали его намерения; дядюшка знал, в какой степени положение человека искусства было ложным, невозможным, унизительным.

Так они беседовали буквально обо всем; добрый старик был подобен старой книге, которую юноша мог бы иногда приходить полистать, но годилась она разве лишь на то, чтобы поведать о давно минувшем.

Мишель рассказал, зачем он пришел в библиотеку, и попросил дядю объяснить, почему литература пришла в такой упадок.

— Литература мертва, дитя мое, — ответил дядя, — посмотри на пустынные залы, на книги, погребенные под слоем пыли; никто их больше не читает, а я как сторож на этом кладбище, где эксгумация запрещена.

В беседе время пролетело быстро.

— Четыре часа, — воскликнул дядюшка, — пришла пора разлучиться.

— Мы будем видеться, — сказал Мишель.

— Да! Нет! Дитя мое, давай никогда не говорить о литературе, ни слова об искусстве! Принимай ситуацию такой, какая она есть, ты прежде всего воспитанник месье Бутардена, а потом уже племянник дядюшки Югенена!

— Позвольте мне проводить вас, — попросил юный Дюфренуа.

— Нет! Нас могут увидеть. Я пойду один.

— Тогда до следующего воскресенья, дядюшка.

— До воскресенья, мое дорогое дитя.

Мишель вышел первым, но специально задержался на улице; он видел, как старик еще твердым шагом направился к бульвару; юноша следовал за ним до самой станции Мадлен.

— Наконец-то, — сказал он сам себе, — я больше не одинок в этом мире!

Он вернулся в особняк Бутарденов. К счастью, семейство обедало в городе, и Мишель мог спокойно провести у себя в комнате первый и последний вечер своих каникул.

На следующее утро в восемь часов Мишель Дюфренуа направился в главную контору банка «Касмодаж и K°»; она размещалась на Новой улице Друо, в одном из зданий, построенных на месте старой оперы Молодого человека проводили в обширный параллелограмм, оборудованный аппаратами странной конструкции, назначения которых он сначала не понял. Они походили на огромные фортепьяно.

Заглянув в соседний зал, Мишель обнаружил там гигантские, словно крепости, кассы: казалось, еще немного — и на их стенах вырастут зубцы и в каждой без труда разместится гарнизон человек в двадцать.

Мишель не мог удержаться от трепета при виде одетых в броню сейфов.

— Они наверняка выдержат взрыв бомбы, — подумал он.

Вдоль этих монументов степенно прогуливался человек лет пятидесяти с гусиным пером, с самого утра занявшим место за его ухом. Вскоре Мишель узнал, что тот принадлежал к семейству Счетчиков, классу Кассиров; этот пунктуальный, аккуратный, ворчливый и злобный тип инкассировал с энтузиазмом и выплачивал не без горечи; казалось, он считал производимые им платежи актами воровства, опустошавшими его кассу, а поступления — справедливым возмещением. Под его высоким руководством около шестидесяти клерков, экспедиторов, копировщиков торопливо записывали и подсчитывали.

Мишель должен был занять место среди них. Посыльный подвел юношу к важной персоне, явно ожидавшей его прихода.

— Месье, — обратился к нему кассир, — войдя сюда, прежде всего забудьте, что вы — член семьи Бутарденов. Таков приказ.

— Мне ничего большего и не нужно, — отозвался Мишель.

— В начале обучения вы будете приданы машине № 4.