На одиннадцатый день мы начали паковать чемоданы: отпуск заканчивался, но уезжать было очень трудно. Я бы сказал – просто невозможно! Такое впечатление, что без ножа режут, и всё по живому, без анестезии – больно так… Десять дней я был там, где никто не играл в жизнь, не играл какие-то роли, не надевал маску – здесь всё было по-настоящему. Наверное, это и есть Правда – когда всё по-настоящему.

Автобус подъезжал к Москве: какое-то пошлое радио с сальными шутками било по ушам; бесконечно-бестолковый шум большого города обливал чем-то липким и ужасным. Я физически ощущал, как эта жижа растекается по телу, проникая сквозь поры внутрь. Было гадко и больно. Я смотрел на людей: бегущих, едущих, таких вечно спешащих, будто знающих – зачем… Они не замечали ужаса, потому как были уже частью этой субстанции – болота, с дико вращающимися часовыми стрелками в колесе, где нет белки, но есть человек, бегущий по кругу внутри самого себя.

I

Этот ноябрь выдался жутко холодным. Леденящий ветер пронизывал насквозь. Снег то срывался дикими белыми хлопьями, то превращался в жёсткие капли и молотил по лицу. Но мы продолжали бурить трёхметровые скважины в поле, ибо дуракам покоя нет, особо в выборе профессии, сами понимаете.

Жили, а скорее ночевали, в заброшенном сельском клубе. Скрашивало всё это счастье водка да консервы – по вечерам, и пиво с вермишелью моментального приготовления – по утрам. Для этого в селе существовал единственный в своём роде ларёк.

Шёл второй день командировки, и мы ложились спать; в полуразрушенном доме гулял ветер, в унисон подпевая дрожащим оконным стёклам. Укутавшись в фуфайку и ватное одеяло, я лёг на панцирную сетку разбитой железной кровати и отвернулся к стене:

– Ромыч, сколько сегодня сделали?

– Двадцать три дырки, – Ромыч зевнул.

Водитель – третий член нашей гоп-компании мирно посапывал в углу на чудом уцелевшей деревянной койке.

– Выспаться бы, а то завтра не потяну, – я закрыл глаза.

Через пять минут после формального отбоя, в комнате «ночной тишины и поющего ветра» начало что-то скрестись и шуршать. Причём очень настойчиво и даже с неким, можно сказать, фанатизмом.

– Ну что за дела?! – я ненавижу посторонние механические звуки, когда засыпаю. Ненавижу!

Скрипя всеми частями, кровать отпустила меня на поиски: я включил свет и стал заглядывать под койки. Ромыч и водитель отодвинули стол: в плинтусе обнаружилась дыра размером с куриное яйцо: мыши! А что вы хотели увидеть в заброшенном клубе? Попугайчиков?

– Эти твари покоя не дадут, – мы стояли и смотрели на нору. – Что делать?

– Яду бы достать, – сказал водитель.

– Да где ж его сейчас найдёшь? Ночь на дворе… Ладно, давай спать. Может, получится, – и мы разбрелись по койкам.

Спать в ту ночь не получилось: как только выключили свет – сразу же начался дикий мышиный топот и погрызывание всего и вся. Пришлось включить лампочку, чтобы убрать со стола продукты: словно в детской игре жмурки, мыши моментально спрятались и затаились. После уборки возникшая темнота вмиг породила широчайший диапазон звуков и движений.

II

Утром, невыспавшиеся, помятые и злые, мы вышли умываться. Понятно, что воды в заброшенных домах культуры не бывает и надо идти к артезианской скважине, где она льётся самотёком. Разбив лёд, умылись; на обратном пути мелкие сосульки весело позвякивали на волосах.

– Четыре «Жигулёвского» в стекле и два «Роллтона» со вкусом курицы, пожалуйста, – я пытался разглядеть продавщицу в амбразуре ларька. Из тьмы сверкнули два старых раскосых глаза, и я отшатнулся.

Мы шли в жилище и чувствовали себя как в музее: со всех сторон на нас таращились жители села. Дело в том, что русских отсюда нежно попросили уехать ещё лет десять назад, и, хотя это место называлось Российской Федерацией, мы были здесь своего рода экзотикой. Не трогали нас по одной причине: мы делали нужную работу, за которую они уже заплатили. Понятное дело, никаких развлекательных программ для нас предусмотрено не было, поэтому командировочное расписание не страдало культурными изысками: еда – работа – еда – сон, далее – смотри начало.

Я и Ромыч выпили пивка, а водитель отказался. Хотя милиция здесь понятие очень условное, как и власть в целом, но старые водительские привычки не переделать. Побросав пустые бутылки под кровати и убрав со стола, поехали бурить.

Ветер и холод в поле никак, даже отдалённо, не похожи на то, что они представляют собой в городе, среди домов. В бескрайней степи этот тандем чувствует себя так раскованно и свободно, что приводит человека в ужас. Каждые полчаса мы отогревались у печки в машине, но это помогало ненадолго: через пять минут ты чувствовал дрожь от пронзающих тебя тысяч холодных игл.

В этот день было сделано тридцать проколов. Оставалось всего ничего: ещё триста. Вечером на электрической печке мы сварили борщ из томатной пасты и взятой напрокат фермерской капусты. Всё равно получилось лучше, чем у «Роллтона» с вермишелью. Развели спирт, грохнули по стакану и за разговорами совсем забыли о главном: мыши! Но было поздно.

– Может, прокатит? – неуверенно сказал водитель.

– Ну, и выбора у нас нет, – философски поддержал я, – будем надеяться, что прокатит и будет спокойно.

На улице стояла тихая ночь. Такую показывают в фильмах про Рождество или «Кока-колу». Убийственно хотелось спать. Мы потушили свет и рухнули на кровати. Через пять минут власть в комнате переменилась: везде зашуршало, заскреблось и задвигалось. Я затыкал уши ватой из матраца и кидал в них свои сапоги; я укрывался с головой и включал свет – помогало, но ненадолго.

– Нет, так не усну! Надо что-то делать! – я сел на кровать и включил лампочку.

Ромыч и водитель злобно тёрли глаза: мои движения надоели им ещё больше мышей.

– Не, ну а чё делать? – водитель озирался вокруг. – Может, ботинками мочить?

– Не, ботинками хрен их убьёшь! Живучие твари, – сказал Ромыч.

– А если не убить, значит, будем кормить! – я полез за хлебом. – Может, у них совесть появится, и они не будут мешать спать. Отломив несколько кусочков, предварительно макнув их в тушёнку, я положил хлеб возле дырки. Ромыч выключил свет, и мы легли. В темноте послышался осторожный шум и тихое движение: хлеб уходил. Наступила гробовая тишина, и мы провалились в беспокойный командировочный сон.

III

Утром я проснулся от шороха и писка: возле стола сидела прикольная серая мышь. Она без боязни смотрела на меня своими глазами-пуговками. Её взгляд был настолько умный и понимающий, что мой порыв кинуть сапогом умер ещё в проекте.

– Здорово, тварь, – сказал я, криво улыбаясь, – жрать хочешь?

Мышь не двигалась и смотрела на меня.