— Ой, молодость, молодость, — закивала она в такт шёпоту своей безобразной головой, — самонадеянная, бесшабашная молодость! Бедная Зюлейка! Она и впрямь думает, что она и умнее, и хитрее меня… Она теперь уверена, что старая Ася пошла на её удочку, а между тем она сама же попалась в расставленные мною тенёта! Да, да! Господин приказал мне сделать так, чтобы эта русская девчонка полюбила его, полюбила без ума, без памяти, наяву, когда проснётся завтра. Я должна сделать заклинания над ней и непременно не над сонной, а над бодрствующей и непременно нужно сделать так, чтобы она сама, по доброй своей воле, пришла к моему огню. Она боится старой Аси, а теперь Зюлейка сама приведёт её ко мне…

Наступило молчание. Старуха прислушалась. Кругом царила глубокая тишина.

— Русскую страшит моя старость, — забормотала опять Ася, — и не может она понять, что Ася когда-то была молода и прекрасна, как она, что Асю любили удальцы, прославившие Иран своей храбростью, что певцы слагали ей свои чудные песни… Да, было время! И Испагань, и Тавриз говорили с восторгом об Асе, прекрасной жрице огня. Всё прошло! Всё унесло злое время… Теперь Ася безобразна, теперь она ненавидит молодость и красоту. Она мстит им за то, что они ушли от неё. Да, да! Пусть страдает эта русская девчонка! Я отдам её господину, он сделает её несчастной, а проснётся она ещё более несчастной: она будет томиться любовью к господину, а он, сорвав цветок наслаждения, будет смеяться над её любовью…

Она остановилась и прислушалась. В соседних покоях было тихо.

Старуха забеспокоилась и заворчала:

— Что же не идёт Зюлейка? Где русская девчонка? Гей мои духи огня, соберитесь на зов вашей повелительницы, послужите мне, как служили прежде!.. Зову вас, сбирайтесь со всех сторон света, есть дело! Сбирайтесь, приказываю вам, молю вас!

Выкрикивая всё это, старуха кривлялась, корчилась, извивалась; её всю так и дёргало: очевидно, Ася пришла в экстаз и теперь, она способна была произвести потрясающее впечатление на нервного или суеверного человека.

Послышались шелест тяжёлых материй и лёгкие шаги.

Дверь распахнулась, и в покой вошли, почти впорхнули Зюлейка и Ганночка. Молодая персиянка зорко поглядела на старуху. По всей вероятности она уже не раз видела Асю в таком состоянии. Её глаза заискрились, она не удержалась и громко захлопала в ладоши.

— Так, так! — даже слегка припрыгнула впечатлительная Зюлейка и шепнула Ганночке: — Ты — счастливица, сестричка: Асю посетили её духи огня, и теперь она скажет тебе всю правду… Только не нужно бояться, они не сделают зла.

Ганночка смотрела на безобразно кривлявшуюся и дергавшуюся старуху с отвращением и испугом; она начинала чувствовать, что вокруг неё творится что-то особенное.

Правда, Зюлейка была с нею бурно-ласкова, но Ганночка совсем не привыкла к таким ласкам, и они не на шутку пугали её. Она очень удивилась тому, что её мамушка вдруг размаялась в тепле, не могла преодолеть дремоту и заснула столь крепко, что как ни тормошила её боярышня, а разбудить не разбудила. Старушка что-то мычала во сне, но глаз не открывала и лежала пласт-пластом. Ганночке это сперва показалось очень смешным — старушка уморительно морщилась, пыталась разомкнуть глаза; но потом молодой девушке стало и скучно, и грустно. Зюлейка, уговаривавшая Асю, долго не приходила, и Ганночка от души обрадовалась, когда наконец увидела её. Всё-таки это была женщина, молодая, красивая, и притом же она казалась Ганночке и доброй, и полюбившей её.

Зюлейке было легко уговорить скучавшую гостью пойти узнать своё будущее: ведь девушки так любят всякие гадания, кто из них не поддастся соблазну заглянуть в неведомую даль грядущего и увидеть, что их там ожидает?

— Да может быть страшно будет? — боязливо спросила Ганночка.

— Нет, нет! — поспешила успокоить её Зюлейка. — Зачем страшно! Ася — ворожея умелая… Она всё тебе покажет… Суженого своего увидишь… А я буду с тобой рядом, никуда не убегу. Я буду тебя за руку держать, и ты меня держи… Вот и не будет страшно…

Ганночка всё ещё колебалась.

— Идём, идём скорее, — заторопила её молоденькая персиянка, — а то ещё твоя старуха проснётся, она тебя не отпустит… Пойдём скорее, пока она спит!

Молодая девушка боязливо поглядывала на спящую мамку и не решалась последовать за своей пылкой подругой.

Та заметила эту нерешительность.

— Ай-ай, какая же ты! — заговорила она. — Ну не хочешь, как хочешь, не пойдём!.. А как Ася гадает-то хорошо! Ещё у нас в Испагани все, кто хотел свою судьбу узнать, к ней шли. И всем она правду говорила… Ай, как верно говорила! Расскажет, как на ладони выложит! Так-то верно, так-то верно!

Голос Зюлейки звучал так вкрадчиво, её убеждения были так соблазнительны, что Ганночка в конце концов поддалась искушению.

— Ну, пойдём, милая, что ли, — сказала она и даже вздохнула при этом. — Только чур, уговор: ежели очень страшно будет, так я убегу…

Зюлейка с радости осыпала свою молодую гостью градом поцелуев.

— О, ты увидишь, что всё хорошо будет, — воскликнула она, — я за тебя рада, ты увидишь всё, что тебя ждёт в грядущем. Скорее, скорее пойдём!

Что заставляло Зюлейку так радоваться? Пылкая персиянка была искренна в проявлениях своих чувств. Она не считала русскую гостью соперницей себе, не считала, быть может, потому, что не любила князя Василия и даже ненавидела его со всей пылкостью своего горячего, порывистого сердца. Она решила во что бы то ни стало спасти Ганночку, вырвать её из нечистых объятий Агадар-Ковранского, хотя бы только для того, чтобы досадить ему.

Чем была ей в самом деле эта молоденькая гостья? Так, красивой звёздочкой, мелькнувшей в кромешном мраке её неволи. Но Зюлейка не думала об этом; для неё было главное во что бы то ни стало разбить замыслы ненавистного ей человека, и ради этого она сама пошла бы на всё. Она была уверена в своей власти над старой Асей, единственным живым существом, с которым она могла вспоминать свою далёкую знойную родину, но вместе с тем знала, что Ася считала себя рабою, и потому воля её господина была для неё священна. Но для Аси было нечто высшее, чем дикая воля князя Агадар-Ковранского: Ася была огнепоклонницей и веровала, что священный дух огня правит миром и судьбою всех живущих. На родине она была служительницей огня, но и в неволе её благоговение пред ним нисколько не ослабло, а напротив, ещё усилилось, потому что старуха, потерявшая всё, только и жила надеждой, что священный огонь возвратит ей потерянную свободу, и то, чего лишила её тяжкая неволя. Старуха зорко поглядела на молодую гостью и кивнула головой в её сторону:

— А не испугается девчонка, когда явится дух огня? Страшен его лик, голос его — что гром, пламя его сжигает тех, кто выйдет из зачарованного круга… Смотри, — обратилась она к боярышне Грушецкой, — будь тверда, если желаешь узнать, что ждёт тебя… Ты можешь увидеть ужасное, так собери все свои силы и ни шага вперёд, ни шага назад! Можешь ты это?

Ганночка чувствовала, как замирает в её груди сердце, но отступать ей не хотелось. Разожжённое любопытство победило робость.