Потом он водил вокруг дома бабушку, мгновенно поняв приказание отца. У бабушки в руках была икона, но от пламени бабушка словно ослепла, и, когда свет падал на ее лицо, он видел, как беззвучно шевелятся губы. Они три раза обошли дом, и бабушка вдруг ослабела, села на попавшийся рядом узел, что-то приговаривая, не останавливаясь, и он, держа ее за руку, смотрел, как от стен веером разбрызгивалась вода, стекая в черные, сверкающие огнем лужи.

Назавтра они с братом и родителями целый день молча затаскивали обратно в дом все узлы, мать запихивала одежду в шкаф, и видно было, как изменилось все даже внутри дома – горелый запах пропитал все насквозь, засев по всем углам.

Вечером все вместе сидели за столом, есть не хотелось, мать плакала и гладила его по голове. Он тихо соскользнул со стула и пошел в спальню, затворив за собой дверь. Из той комнаты доносились громкие вздохи, а он уже разделся, осторожно залез под одеяло и лежал, глядя неподвижными глазами в окно.

Он долго боялся уснуть, боялся сна, в котором опять бы увидел высокое, над деревьями, пламя.

И вдруг там, куда он смотрел – в обгоревших ветках березы, росшей через улицу, он увидел медленно блеснувший огонь. Встрепенувшись, он уставился на этот багровый, проступающий сквозь голые ветки свет, и словно не сам догадался, а откуда-то пришла к нему сразу ослабившая его радость – узнал луну. Она была краснее обычного и заметно выползала, выкатывалась наискосок по окну, будто стремилась достичь своего места и повиснуть там неподвижно, отдыхая и яснея в цвете. Но странно – в комнате оставалось так же темно, как и раньше, словно свет не отходил от круглого пятна, и он закрыл глаза, все равно видя яркий красно-желтый круг с резкой, обрывающейся в черноту границей. И казалось, что прошедший пожар, все быстрые о нем воспоминания, в которых еще не остыли вчерашние крики, гул пламени, столбы искр, – все уместилось в этом круге с таинственным и тревожным цветом.

Однажды отец объяснил ему, отчего светит луна. Кулаками изображая Солнце, Землю, он показывал, как солнечный свет отражается и падает на ночную землю. Было до того понятно, что он удивился и подумал, что отец говорит с ним как с совсем маленьким. Отец рассказывал это днем, а когда ночью он лежал и смотрел через окно на луну, – думал, со страхом допуская такую мысль об отце, что тот не знает еще чего-то, что появлялось только ночью, лунный свет не допускал такой простоты, которая была в отцовских словах и жестах.

Он еще помнит, как отец помолчал немного – решил, наверное, что объяснил не очень понятно, – и начал опять, почти слово в слово повторив свой первый рассказ, и даже жесты были такими же. И он понял, что это повторение тоже соскользнуло со своего смысла, невыразимого словами, и слова сами, стараясь быть понятными, соединились в простом значении – так при пересказе и даже воспоминании сон мгновенно исчезал, превращаясь в простую цепочку слов, связанных новым, не существовавшим во сне смыслом.

Луна сияла в полную силу, неотличимо от ночной тишины гудели провода, и время превращалось в бесконечность покоя. Он засыпал, пытаясь вспомнить что-то последнее, тлеющее слабой тревогой, но это уже было началом сна.

Однажды в школе на последнем уроке учительница, как она сказала, проводила беседу. Прочитала из книги рассказ, где маленький мальчик помог перейти улицу старушке, показала всем картинку – неподвижные машины смотрели своими фарами на мальчика и боязливую старушку. Потом сказала: «А сейчас давайте расскажем друг другу о своих добрых делах». Все молчали, только одна девочка рассказала, что она приносила своей бабушке воду из колодца. Опять наступила тишина, и учительница сказала: «Давайте просто вспомним, что делал каждый из вас на каникулах». Это было проще – каждый говорил подолгу, и учительница уже останавливала: «Надо, чтобы все успели».

Он сидел, слушал, ясно представляя все, о чем говорили, и когда его сосед рассказывал о поездке в лес за дровами с отцом, то видел нагруженную телегу – жерди были положены близко к хвосту лошади, почти касаясь его, и он думал, как трудно будет лошади идти в короткой упряжи. Но в рассказе дрова повезли на тракторе, и он уже не знал, что делать с нагруженной тяжело телегой – и оказывался сам на возу рядом с воткнутым в расщелину между жердями топором и видел, что отец идет рядом, косясь на скрипучие колеса, боясь, что они могут не выдержать на крутом повороте.

Но вот уже и ему пора рассказывать о себе. Он одним взглядом видел прошедшее лето и не мог почувствовать отдельно ни одного дня, в котором бы поместились и начало, и конец какой-либо истории. И вдруг, просто потому, что нельзя было долго молчать, сказал первое, что пришло в голову: «Летом я ездил с дядей Сашей на озеро ловить рыбу». Чуть-чуть помолчал, быстро испугавшись, что рассказывать больше нечего, но уже откуда-то появлялись, заполняя пустоту, картинки: большое, до горизонта, озеро с блестящей под солнцем водой, песок под ногами, завалившаяся на бок лодка на берегу, – и надо было только говорить, чтобы эти картинки не гасли, а оставались перед его глазами, и он уже чувствовал, что вот-вот появится что-то неожиданное, чего не было тогда, летом.

«С нами была собака, и мы брали ее в лодку. Дядя Саша бросал рыбу прямо на дно лодки, и собака смотрела на нее, пока та еще прыгала. Я долго не мог поймать, и несколько раз у меня сорвалось».

Дверь класса была сзади, он слышал, как кто-то вошел. Если бы он увидел, что это вошел его отец, который был учителем в старшем классе, конечно, он бы дальше не рассказывал. Но учительница, глянув через его голову на вошедшего, поспешно сказала: «Ну, ну, дальше», – и рукой сделала жест, мол, сейчас, вот дослушаем.

А он уже обрадовался, что слова появляются сами собой, догоняя и лодку, и поплавки, и странно молчащую собаку. «Я не заметил, как сел на борт лодки, она наклонилась, и, когда у меня начало клевать, я сильно дернул, и лодка перевернулась. Она бы не перевернулась, но дядя Саша потянулся ко мне, хотел меня удержать, и лодка сразу завалилась на борт. Мы упали в воду, дядя Саша держал меня и лодку, которая была дном вверх, а собаки нигде не было. Берег был рядом, мы быстро выплыли, и когда дядя Саша перевернул у берега лодку, то из-под нее выскочила мокрая собака и сразу начала отряхиваться, наверное, сильно испугалась».

Все в классе засмеялись, учительница тоже улыбнулась, и тут он оглянулся и увидел отца. Тот улыбался смущенно, кивнул учительнице – она сразу поняла и вышла в коридор за ним.

Он сел, глядя, как его сосед смеется и изображает мокрую собаку – тряс плечами, и было похоже.

Прозвенел звонок, он собрал ранец и вышел из класса, поняв, что надо дождаться отца. И вот они уже молча идут по дороге, и он ждет, что отец сейчас спросит – и про дядю Сашу, и про лодку… Когда до дома оставалось совсем мало, отец, хоть он и ожидал его слов, сказал внезапно: «А что, собака под лодкой плыла тихо?» Он глянул на отца, сразу отвел взгляд и кивнул. Отец улыбнулся, чуть-чуть повел головой и произнес только: «А-а».

Пройдут годы, и собака, выскакивая из-под лодки, тысячу раз повторив в его воспоминании свои быстрые, всегда одинаковые движения, заставит его засомневаться в том, что она придумана – и доказывать ее существование будет переливающаяся радуга, вспыхивающая на мгновение в пыли мелких брызг. Откуда-то появится и дорога к озеру. Спадая все ниже в прозрачных сумерках грабовой рощицы, лишенной травы – казалось, вся зелень поднялась вверх, в густые кроны чистых стволами деревьев, – эта дорога вдруг изменит своему настоящему месту в близком от его дома лесу и будет обещать, что вот-вот откроется простор озера с незаметной, а может, и несуществующей границей в голубой бескрайности воды и неба. Однажды, приехав домой и сразу же отправившись в лес побродить по привычным с детства местам, он окажется на этой дороге и будет идти по ней, удивляясь почти точному совпадению своей памяти со всем, что хранилось тут все эти годы, и там, где уже засветилась чистым светом обыкновенная поляна, он повернет обратно, боясь, что после того уже никогда не сможет представить озера, заменившего навсегда в его воображении простор не по-лесному большой поляны.