Да, много погибло парней в драках или было убито просто так (в темное время по городу ходили, и до сих пор ходят, в основном лишь большими компаниями); в 1980-х нередко привозили и «груз-200». Люди шептались, что это из Афганистана, но официальной причиной гибели солдат значились несчастные случаи в Таджикистане, Туркмении…

Вернувшись в декабре 1991 года, после более чем двухлетнего отсутствия, в Туву (сначала учеба в строительном училище в Ленинграде, затем служба в погранвойсках), я застал в нашем дворе, объединяющем три четырехэтажки, лишь одного приятеля детства, да и он явно был на грани тюрьмы или кладбища. Из пяти одноклассников, с которыми я закончил в 1989-м десятый класс, все были живы и на свободе (двоих посадили позже, в середине 2000-х), но одного чуть не убили: стоял он на улице, мимо пробегал парень-тувинец и ткнул в живот заточкой. Ни с того ни с сего. По крайней мере, так мой одноклассник рассказал…

Я пошел в школу в 1979 году. Школа имела № 15 и была самой новой в то время. Три этажа, стандартный козырек перед входом; за школой теплица и огородик, физплощадка с футбольным полем. На этом поле после чемпионата мира в Мексике мы, назвавшись каждый именем великого футболиста, — я, например, выбрал имя «Сократес», — часами играли в футбол. (Но перед этим минут двадцать убивали на то, чтобы очистить поле от камней, палок, а особенно от стекол, которые появлялись там каждый день, зато не росло ни травинки.)

Учился я неважно. С начальных классов желание что-то узнать на уроках тонуло в чувстве протеста. Я просто не понимал, зачем мне знать наизусть словарные слова или таблицу умножения, правила деления, постулаты Бора, и даже не пытался вникнуть в математику, физику, химию, биологию, русский язык, немецкий язык. (Лучше было с историей, географией, литературой, но читал я всегда не те параграфы, какие мы проходили, и потому оценки у меня и по этим предметам редко бывали выше тройки.)

Однажды, правда, когда наша классная руководительница Галина Григорьевна, преподававшая алгебру, оставив меня на дополнительное занятие, стала объяснять что-то подробно и простыми словами, я почувствовал кайф процесса считать, но тут же этого испугался и снова предпочел не понимать. Теперь жалею.

Жалею о многом. Что не знаю нотной грамоты, не умею танцевать, играть ни на одном инструменте, не занимался как следует шахматами, не научился плавать, рисовать, кататься на коньках… Мама водила меня из кружка в кружок, упрашивала, убеждала. А я упирался.

Вообще, я был домашним ребенком. В садик ходить не любил, на улице играл редко, да и то лет до двенадцати. Зато много смотрел телевизор, листал и перебирал книги (у нас была большая библиотека), но чтением в то время не увлекался. Художественную литературу терпеть не мог, считал ее враньем, пустой выдумкой.

Одно время я всерьез занимался историей (ранним Средневековьем, «гражданской войной в СССР», Великими географическими открытиями), но просто изучать исторические книги мне было скучно, и я стал пытаться обобщать сведения из разных книг, записывая в хронологическом порядке разные факты об одном и том же событии в тетради. Но и это быстро надоедало, потребовались фигуры, которыми бы можно было связать события. И так как исторические фигуры чаще всего появлялись в документах эпизодически, я выдумывал судьбы героев — например, рыцаря, который прожил лет девяносто, участвовал во всех значимых событиях своего века, или простого солдата, чья фамилия раз мелькнула в каком-либо источнике, которого я делал прошедшим все испытания Гражданской войны 1918–1922 годов… Особенно много таких людей с необыкновенными судьбами было у меня среди путешественников — один даже успел поплавать и с Колумбом, и с Магелланом… Лет с четырнадцати меня больше стал интересовать окружающий мир, события собственной жизни.

Делая вид, что учу домашние задания, я писал рассказы и повести, переписывал их по нескольку раз, заботливо сохранял черновики… Писать я начал, видимо, подражая отцу. С детства видел его за столом в окружении исчерканных листов или за пишущей машинкой.

Иногда его рассказы выходили в газете «Тувинская правда», в альманахе «Улуг-Хем»; отец отправлял рукописи в центральные журналы, но оттуда приходили обтекаемо-отрицательные ответы (позже, познакомившись с устройством работы толстых журналов, я узнал, что из «самотека» публикуется хорошо если одна рукопись в десятилетие)… Много лет отец писал роман под названием «Урянхай» — о Туве накануне принятия под протекторат России. Собирал материалы в фондах Минусинского музея (крупнейшего музея Южной Сибири), когда меня еще не было на свете, а оставил работу над романом, когда мы поселились в селе Восточном в 1993 году. Несколько лет назад отец передал мне рукопись «Урянхая»; иногда я пытаюсь набирать роман на компьютере, мечтаю издать его, но быстро оставляю работу: слишком больно становится.

Накатывают тяжелые, душащие воспоминания, и опускаются руки… Бывает такое, что то, на что одним человеком потрачено слишком много сил, становится неподъемным другому человеку. Так же, видимо, и с романом отца. Я не могу его осилить.

Помню, как отца критиковали за название, настоятельно советовали изменить его («урянхай», по распространенной версии, переводится с монгольского как «страна оборванцев», что, в общем-то, не доказано), но потом появился роман тувинского писателя Михаила Монге «Урянхайцы», стал издаваться журнал «Урянхай»… Или как-то отец дал почитать рукопись приятелю — писателю Вячеславу Бузыкаеву, а потом увидел в новой книге того факты и детали из своего романа…

Да, многие годы отец переписывал, переделывал «Урянхай», менял стиль, вставлял, убирал эпизоды, менял местами главы, копался в архивах. Хотел написать большую, настоящую книгу… У него вообще характер максималиста. Поэтому, наверное, он не мог работать подолгу на одном месте, хотя нередко занимал довольно высокие посты, на какие в то время беспартийных допускали крайне редко. Например, был председателем Всероссийского общества автомотолюбителей. Это общество считалось добровольным, но на деле его членами являлось большинство владельцев автомобилей, мотоциклов; не миновать ВДОАМ было и тем, кто хотел получить права, оценить свое транспортное средство. Отец пытался развивать автосервис, улучшить технику обучения, добивался строительства картинговой трассы… Но в конце концов, поняв, что ничего ему не улучшить, перенеся несколько сердечных приступов, плюнул и уволился.

Такое иногда повторялось. Бывало, он подолгу нигде не работал, жил в доме на Кожза-воде (бабушка с дедушкой переехали тогда, как оказалось, на время, в Минусинск, где у деды Сени была большая изба). Отец устроил огород с парниками и отапливаемой теплицей, завел кроликов, и для них мы сколотили просторный крольчатник… С кроликами связывались не раз, но очередная эпидемия уничтожала все племя. Иногда в несколько сотен. Но были и благоприятные моменты, и тогда повсюду висели выделанные шкурки, а морозильники были забиты тушками…

В Туве сложно без автомобиля. Многие, в том числе и мои родители, использовали для поездок по грибы, по ягоды служебные «Москвич» или «УАЗ» (в советское время это было обычным делом), но все-таки хотелось личную машину. Чтобы заработать деньги, занялись кистями.