‘Абсолютно.’

- Понятно ... и последнее.- Де Ланси помолчал секунду, а потом спросил: - А твой парень тоже будет бегать голышом? Разве не так поступают туземцы?’

‘Думаю, что да, - ответил Леон. ‘Разве это проблема?’

- Боишься, что Масаи заставят тебя выглядеть маленьким, де Ланси?- спросил один человек под новые взрывы смеха.

‘Нет, конечно, нет. Просто думаю о дамах. Не хочу, чтобы они расстраивались.’

Когда несколько обедающих женщин посмотрели друг на друга, закатив глаза и слегка качая головой, Леон сделал предложение. ‘Вот что я тебе скажу: я дам парню пару шорт, чтобы он мог их надеть.’

Де Ланси оглядел сидящих за столом, зная, что его имя в колонии зависит от того, что он скажет дальше. Как человек, прыгающий в ледяную лужу, он собрался с духом, глубоко вздохнул и сделал решительный шаг: "В таком случае, Кортни, ты готов поспорить", - сказал он, когда раздались аплодисменты, заказали еще выпивки, и вечер начался всерьез.

Леон Кортни вышел из Великой войны с состоянием еще большим, чем представляли себе Амелия и Идина. Оказавшись однажды на грани нищеты, он нашел средства, чтобы купить одно из лучших поместий в Восточной Африке. Он назвал его Лусима, в честь матери Маниоро, чьи навыки целителя, советника и мистического провидца он глубоко ценил. Леон собирался последовать примеру Лорда Деламера, который сохранил большую часть своей земли нетронутой для использования в качестве природного заповедника, а остальное отдал сельскому хозяйству. Когда дело доходило до организации сафари-бизнеса, который привлекал бы богатых клиентов из Европы и Америки, Леон был в своей стихии, но сельское хозяйство было совсем другим делом. Он не мог не заметить, как много британских поселенцев потеряли все, что имели, пытаясь сочетать европейскую сельскохозяйственную технику с африканской землей, погодой и чумой. Поэтому он решил работать с зерном кенийской жизни, а не против него. Поэтому он заключил соглашение с Маниоро, по которому он и его большая семья могли свободно владеть всем поместьем Лусима, при условии, что они также пасли и ухаживали за скотом Леона наряду со своим собственным. Поскольку Масаи оценивали ценность человека не в деньгах, а в количестве его коров и детей, Леон платил своим людям предпочитаемой валютой. На каждые десять телят, рожденных от коров Леона, Масаи оставляли одного для себя.

У этой договоренности было несколько проблем с прорезыванием зубов. Масаи верили, что каждая корова на Земле принадлежит им, и, как следствие, чувствовали себя вполне вправе шуршать от не-Масаев. Они также питались кровью и молоком своих животных и таким образом поддерживали жизнь своего скота как можно дольше, вместо того чтобы отправлять его на бойню. Идея держать чужой скот до тех пор, пока его не заберут на продажу и не убьют, показалась странной даже Маниоро, привыкшему к британским обычаям за время службы в армии.

С другой стороны, предложение огромных площадей пастбищ и гарантированного увеличения стада его народа было слишком хорошим, чтобы отказаться от него. С годами он стал процветать, особенно после того, как увидел, сколько денег может принести его скот и как полезны деньги в мире, которым теперь управляют белые люди. Для Леона это тоже сработало идеально, так как его стада не страдали такими же болезнями, как у его собратьев-фермеров. Его пастухи-Масаи знали, какая земля была испорчена растениями, которые производили ядовитую пищу, или насекомыми, которые несли болезни, и поэтому они держались районов безопасной, сладкой травы. Они охраняли своих животных и животных Леона от львов и других хищников и хорошо питались кровью и молоком, которые брали у животных, которых пасли, - обычай, на который Леон закрывал глаза, как только понимал, что это не причиняет скоту никакого вреда.

Со временем Маниоро передал повседневное управление поместьем и его постройками своему родственнику Лойкоту, который на глазах Леона вырос из озорного мальчишки в молодого человека, достойного его доверия и уважения. Теперь Маниоро жил в деревне, где его вырастила мать. Он стоял на вершине горы Лонсоне, могучей каменной башни, возвышавшейся над равниной у восточного склона Великой Рифтовой долины, в одном из углов поместья Лусима. Через два дня после обеда в Слейнсе Леон поехал в горы. Он оставил "Роллс-Ройс" у подножия холма под охраной двух своих людей (их работа состояла в том, чтобы отпугивать любопытных животных, а не вороватых людей, потому что ни один человек, ценящий свою жизнь, не прикоснется к собственности М'бого и тем самым не навлечет на себя гнев Маниоро). Затем он двинулся по тропинке, которая зигзагами петляла по крутому склону, вспоминая, как он всегда делал, когда приезжал сюда, свое первое путешествие. Он был полуголоден и измучен жаждой, его ноги были в крови и волдырях, кожа содрана с пяток, раны были так сильны, а боль так сильна, что ему удалось подняться не более чем на пару сотен футов, прежде чем он упал, и остаток пути его несли на мушиле, или носилках, которые несли на плечах четверо мужчин.

Это было двадцать лет назад, но воспоминания о том времени и его первой встрече с Лусимой были так живы, словно прошли всего лишь дни, а не десятилетия. Он также помнил время, проведенное с Евой здесь, их тайное убежище от внешнего мира, любовь, которой они занимались, и время, когда они плавали в бассейне Шебы, Хрустальном святилище, расположенном под водопадом, который падал с вершины горы. Он улыбнулся, вспомнив, как она бросилась к нему по тропинке, не обращая внимания на обрывистый обрыв, упавший рядом с ней, и бросилась в его объятия. Он почувствовал, как напрягся, и не подъем заставил его сердце биться быстрее, а дыхание учащаться, когда он подумал о ее обнаженном теле, таком гибком и грациозном в воде, о ее ногах, сомкнутых вокруг его талии, и о ее мягких теплых губах, прижатых к его губам.

О, Ева, моя дорогая, моя любовь, ты была тогда так прекрасна, так нежна, так хрупка и в то же время так свирепа и сильна. А потом он улыбнулся про себя, подумав: -"И все же я предпочел бы заняться любовью с тобой, чем с любой другой женщиной на земле".

С тех пор они оба постарели, но сама гора осталась прежней. На нижних склонах тропинка была затенена рощами зонтичных акаций, чьи ветви, подобно спицам зонтика, расходились вверх и наружу от