не подразумевала ничего сверх того, что было сказано; ему и в голову не приходило приписывать ее словам скрытые смыслы. Но разве он сам не мог истолковать их иначе? Он часто говорил себе, что не влюблен в леди Лору Стэндиш, но, быть может, пришла пора сказать, что он в нее влюблен? Конечно, на пути к ее сердцу много препятствий, но разве он не привык их преодолевать? Разве не справился только что с задачей, почти столь же трудной? К чему же робеть? Ведь удача любит смелых. И та, о ком он сейчас думал, также была близка к тому, чтобы полюбить его. Неужто она смогла бы с такой горячностью взять его за руку и так внимательно заглянуть ему в глаза, если бы в ее сердце не было чувства более сильного, чем обычная дружба?

Финеас свернул с Портман-сквер на Бейкер-стрит и теперь направлялся к Риджентс-парку. Он собирался посмотреть на зверей в Зоологическом саду и там в приятном воскресном уединении обдумать свое будущее. Многое нужно было решить. Допустим, он и правда вознамерится просить руки леди Лоры – но когда следует это сделать? И что он может ей предложить? Едва ли разумно откладывать ухаживания, ведь у нее – он прекрасно знал – есть и другие поклонники. Леди Лора не станет ждать его, не услышав признания. Но как он мог предлагать ей жить вместе на содержание, которое давал ему отец! Есть ли у нее собственное состояние, и если да, то насколько оно велико, о том Финеас не имел ни малейшего представления. Ему было известно, впрочем, что графa Брентфорда весьма огорчала расточительность сына, не лучшим образом отражавшаяся на семейном бюджете.

Финеас мечтал обеспечивать жену сам – собственным трудом. Такой возможности у него сейчас не было, если только он не станет получать жалование за работу в парламенте, как те счастливцы, что составляют правительство. Да, он мог бы добиться назначения на должность, и именно так следовало поступить. Он скажет об этом леди Лоре, а затем признается в своих чувствах. Правда, в настоящий момент должностями распоряжалась другая партия, но никакие правительства не вечны – тем более правительство консерваторов в Британии. Правда и то, что даже скромную должность с жалованьем в какую-то тысячу фунтов в год невозможно будет занять без переизбрания в Лофшейне, но если сделать что-нибудь значительное, чтобы в нем увидели восходящую звезду, то жители местечка, которые были так снисходительны к нему в первый раз, наверняка не отвергнут его и во второй. К тому же лорд Тулла был его другом и, как владетель Лофшейна, мог оказать ему законное покровительство. Тут Финеас вспомнил, что леди Лора состояла в родстве едва ли не со всей верхушкой партии вигов. Она приходилась троюродной сестрой мистеру Майлдмэю, который в течение многих лет возглавлял партию, и троюродной сестрой Баррингтону Эрлу. Покойный лорд – председатель Совета герцог Сент-Банги и лорд Брентфорд женились на сестрах, и три семейства: Сент-Банги, Майлдмэи и Брентфорды – не были чужими семье Паллизер, наследнику и будущему главе которой, Плантагенету Паллизеру, предстояло стать канцлером казначейства в следующем правительстве. Брак с леди Лорой, несомненно, скажется на государственной карьере ее избранника самым благоприятным образом. Конечно, Финеас никогда не думал искать возвышения подобным образом! Нет, мысль эта пришла к нему лишь потому, что он и вправду был влюблен в леди Лору. Он повторил это про себя добрую дюжину раз, пока не убедился окончательно. Но, раз уж он полюбил ее и желал, несмотря на все препятствия, соединить их судьбы, отчего бы ему – не только ради себя, но и ради своей будущей супруги – не воспользоваться обстоятельствами, которые складывались к его выгоде?

Бродя среди диковинных тварей в Зоологическом саду и продираясь сквозь воскресную толпу посетителей, Финеас решился: да, он поведает леди Лоре о планах на будущую карьеру, а после попросит ее руки. Он, разумеется, мог потерпеть неудачу: для каждого из задуманных им шагов шансы на успех составляли, быть может, один к десяти. Но такова уж судьба. Всего год назад у него был один шанс из десяти попасть в парламент – и все же он это сделал. Он ожидал гибели – ожидал, что ему придется стричь овец в Австралии или рубить солонину на равнинах Парагвая, но был готов мужественно принять свой жребий, если такие дни действительно настанут. Припомнив пару подходящих строк одного римского поэта, Финеас немного успокоился.

– Вот, значит, где вы, мистер Финн, – раздался голос у него над ухом.

– Мисс Фицгиббон! Да, вот я где.

– Я-то думала, что вам, депутатам, на зверей глазеть некогда. Разве вы не проводите день воскресный в размышлениях, как бы досадить друг другу в понедельник?

– Все это было сделано сегодня поутру, мисс Фицгиббон, пока вы молились.

– А вот и мистер Кеннеди. Осмелюсь предположить, вы с ним знакомы. Он тоже в парламенте; впрочем, он-то может позволить себе праздность.

Как выяснилось, Финеас прежде не встречался с мистером Кеннеди, поэтому собеседница небрежно представила их друг другу.

– Полагаю, мы увидимся в среду у лорда Брентфорда, – сказал Финеас.

– Я тоже там буду, – вставила мисс Фицгиббон.

– Тем больше поводов предвкушать этот вечер, – заметил наш герой.

Мистер Кеннеди, которому речь, похоже, давалась с трудом и который при знакомстве лишь едва заметно наклонил шляпу, теперь буркнул что-то, принятое собеседниками за согласие. После этого он остался стоять совершенно неподвижно, положив обе руки сверху на рукоять зонтика и уставившись на огромную клетку с обезьянами. Было ясно, однако, что его равнодушный взгляд устремлен в пространство и не сосредоточен ни на одном из животных.

– Доводилось ли вам видеть подобный контраст? – едва слышно шепнула Финеасу мисс Фицгиббон.

– Между чем и чем? – спросил тот.

– Между мистером Кеннеди и обезьянами. Обезьяны так деятельны и так восхитительно безнравственны! Сомневаюсь, чтобы мистер Кеннеди хоть раз в жизни сделал что-либо дурное.

Делать что-то дурное у мистера Кеннеди едва ли имелись поводы. Он владел состоянием в полтора миллиона, ошибочно полагая, будто обязан этим себе самому, хотя едва ли заработал в жизни хоть пенни. Ему досталось торговое предприятие, которое основали в Глазго его отец и дядя; они же, трудившиеся всю жизнь не покладая рук, оставили после себя умелых и опытных управляющих, и теперь дело продолжало процветать, почти не требуя внимания. Нынешнему мистеру Кеннеди, единственному его владельцу, даже когда он наведывался в Глазго, не приходилось делать ровным счетом ничего. У мистера Кеннеди было великолепное поместье в Пертшире, называемое Лохлинтер, он заседал в парламенте от нескольких шотландских округов, а также владел домом в Лондоне и