Эти ощущения описываются словом «омерзение».

Сразу следует оговориться, что термин «интеллигенция» употреблен условно: современная российская социальная мысль обозначает продвинутую постсоветскую образованную городскую либерально настроенную страту как креативный класс, что решительно не соответствует семантике этого понятия, введенного Ричардом Флоридой много лет назад. Попав на российскую почву, эта категория стала ругательной, политизированной и опошленной.

Невозможность профессиональной самореализации и естественное для рефлексирующего индивида нежелание жить в рамках, законодательно и идеологически задаваемых персонажами типа Мединского, Яровой, Лугового, провоцируют человека с нормально организованной сигнальной системой на отъезд. Не путать с отказом от родины. Опять же следует уточнить семантическое наполнение термина «невозможность профессиональной самореализации» – здесь я воспользуюсь безукоризненным, с моей точки зрения, и даже, в сущности, глубоко научным высказыванием другого моего коллеги, Виталия Портникова.

«Журналист, – говорил он, – бывает исключительно либеральным. Иначе он не журналист».

Практика последних лет убедительнейшим образом свидетельствует о правоте коллеги: нелиберальные журналисты – представители специальности, обслуживающей власть, а не общество. Причем в том виде, в каком смысл и содержание публичного «журналистского» высказывания формулируется идеологическими работниками, часто за не облагаемые налогом деньги. Такое ремесло может называться как угодно, только не журналистикой.

Итак, мы имеем на выходе вполне ясные причины и поводы для отъезда в Берлин (Париж, Лондон, Прагу – нужное подчеркнуть или вписать).

Причем до инаугурации Путина в мае 2012 года на сам факт перемещения в пространстве журналиста никто бы не обратил внимания.

Сейчас переезд человека, абсолютно естественный для современного мира, из одной страны в другую просто для проживания в ней – без отказа от языка и связи с родиной – считается или сдачей позиций, или предательством России (в зависимости от политических взглядов).

Это свидетельствует об одном: в современной России человеку отказано в праве на частную жизнь, личное мнение, профессиональную деятельность. Либо ты непременно должен бороться с кровавым режимом и попасть в какой-нибудь престижный список «врагов России» или даже в тюрьму, либо обязан присягать на верность Мединскому с Яровой и Луговым, вешая на себя желтую звезду «Иностранный агент», сдаваясь властям при наличии второго гражданства и добровольно отправляясь в завшивленный окоп, на котором красуется вывеска: «Осажденная крепость – не влезай, убьет».

Трюизм: обычно любить родину на свой лад учат люди, которые сами по себе «космополиты безродные». Граф Уваров думал по-французски, да и проект «православия-самодержавия-народности» написан по-французски. Что делается с недвижимостью за рубежом у нынешних учителей жизни, и говорить как-то неловко. Пусть найдут у себя хотя бы один механизм или гаджет и на себе хотя бы одну тряпочку отечественного происхождения, тогда и поговорим.

Еще один трюизм, который важно повторить: не бывает нормативной любви к родине. У каждого свои причины ее любить.

И уж точно поводом для этой любви не может быть Крым. (Большой патриот советской родины композитор Исаак Дунаевский в самые глухие сталинские годы писал одной своей корреспондентке о том, что Крыма в аутентичном значении не существует, только потому, что из него, по сути, исчезла крымско-татарская культура.)

Навязывание именно нормативной любви к родине – одна из причин эмиграции.

«Эмиграция разочарования» существует. Это массовое явление, охватывающее не только интеллигентские слои. В ней есть составляющие всех прошлых волн эмиграции, от диссидентской до «колбасной». Но Бершидский нашел для нового феномена очень точное название. Это добровольное погружение наряду с «добровольно-принудительным», как в случае экономиста Сергея Гуриева, на «философский пароход».

Нравится кому-то позиция автора нового термина или не нравится, нравится ли он сам – неважно. То, что он сделал в профессии, провоцирует сожаление по поводу его отъезда. Сам факт, что человек его квалификации сегодняшней России не нужен, даже нежелателен, очевиден. Как очевидно и то, что работать на благо российского читателя можно и дистанционно.

Корень проблемы в другом: сама атмосфера сегодняшней России выталкивает из активной жизни и часто за пределы родины талантливых и нужных стране людей.

Впрочем, это опять трюизм. Эмиграция банальна. Как невыразимо банальны, скучны и вторичны идеология и практика сегодняшней власти, ученически подражающей худшим проявлениям совка. Одни теперь будут истерить, требуя крови «космополитов безродных» (собственно, уже истерят и даже облекают истерику в законодательные, но антиконституционные формы, чего, разумеется, никогда в жизни не заметит Конституционный суд в нынешнем его составе), другие опять будут иронизировать на кухнях по поводу того, что «тушкой или чучелком, но надо ехать».

Власть сегодня приватизирует (или национализирует в пользу узкой группы лиц и их инфраструктурной обслуги) право на любовь к родине, право на патриотизм. Но патриотизм тоже состоит из частного, которое в определенные моменты становится общим. Из истории семьи, например. Кому-то проще гонять на джипе с приклеенной георгиевской ленточкой, слоганом «Спасибо деду за победу» и ревущим из открытых окон радио «Шансон». А кого-то, например меня, тошнит от такого эксгибиционизма и иллюстрирования классических работ по психологии толпы.

Мой дед сгнил в лагере в Коми АССР в 1946 году. А дядя погиб 19-летним мальчишкой на Курской дуге в 1943-м. Оба, что характерно, по национальности были теми самыми «космополитами безродными». Именно отсюда растет мой патриотизм. Личный. Частный. Сокровенный. Спекулировать на нем и приватизировать его никто не имеет права. Даже персонально верховный главнокомандующий.

И сам я отсюда не уеду, хотя давно совершил внутреннюю эмиграцию, такую же «эмиграцию разочарования», только не в Берлин, а внутрь себя. Место не имеет значения. Россия – моя страна. А не тех, кто учит меня любить мою же родину.

2014 г.

Пути пропагандистские вполне исповедимы. Как в некоторых экономических математических моделях, не вполне, правда, реалистичных, итоговый эффект равен затраченным инвестициям, так и в пропагандистской сфере затраты на обработку мозгов дают четко предсказуемый результат: общественное мнение начинает воспринимать реальность в искаженном виде.

Симптоматична в этом смысле оценка итогов Великой Отечественной – самого главного события в нашей истории, которое определяет почти все в массовых представлениях россиян.

Пропаганда как раз и приводит к тому, против чего якобы борется наше начальство, – к фальсифицированной истории. И фальсифицированному ее восприятию.

Как и было сказано, perception is reality – восприятие есть реальность. Потому не сами факты, а ущербные представления о них становятся реальностью.