– Щенячья реакция. – Маша метнулась в ванную,вернулась с половой тряпкой и принялась затирать, а профессор сделалприглашающий жест:

– Вы, Иван Степанович, я вижу, не только моей дочеринравитесь.

Nothing personal,[11] как говорят вамериканских боевиках. Да только им бы, американцам, наши проблемы. В тридцатьдевятом году люди с синими околышами увели на смерть отца будущего учёного. Амать как ЧСИРа – была такая аббревиатура, означавшая члена семьи изменника родины, –отправили по этапу. Где и как она умерла, было до сих пор неизвестно.Трёхлетнему малышу повезло. Он не погиб от пневмонии в спецъяслях, умудрилсявыжить в детдоме. Позднее даже поступил в институт – сын за отца, как известно,не отвечал. И вообще, «за детство счастливое наше…»

Теперь он двигал вперёд бывшую советскую науку. Двигал, чёртвозьми, под присмотром всё тех же людей в синих околышах. А вот лучший, ещёинститутский друг Ицхок-Хаим Гершкович Шихман, первым из их выпуска оформившийдокторскую, такой жизни не захотел. Намылился за рубеж. Головастую публикувроде Иськи советская родина тогда выпускала из материнских объятий толькопосле десяти лет на рабочей сетке. Чтобы окончательно отупели и не смогли там,за рубежом, сразу «всё рассказать». Иська оттрубил эти годы ассенизатором.Можно сказать, в дерьме высидел. И отчалил… Теперь он у них там крупнейшийучёный. Председатель богатого фонда, «многочлен» полудюжины академий… не говоряуже об упорно ползущих слухах насчёт нобелевского лауреатства. А в дерьме нынчесидит любимое отечество. Сидит, как ни печально, по уши. И с ним те, у когоисторическая родина была и останется – здесь. Здесь, «где мой народ, кнесчастью, был…»[12]

Приехав в очередной раз, Иська посмотрел напостперестроечное житьё-бытьё старого друга… и прослезился. «Кишен мире тохэс,[13] Лёва, какой же ты всё-таки упрямый поц…» После его отъездапрофессору Звягинцеву вдруг доставили целый контейнер всякого барахла. Так, помелочи – холодильник, стиральную машину, телевизор, компьютер… и так далее итому подобное. Стыдобища, уж что говорить. Но приятно.

– In hac spevivo.[14] – Скудин вспомнило своём обещании быть «беленьким и пушистым» и доброжелательноулыбнулся. – Magna res est amor.[15]

Профессор удивлённо хмыкнул, в глазах его блеснуло нечтоподозрительно похожее на уважение. Меньше всего он ожидал от «питекантропа»склонности к латинским сентенциям.

– Пап, может, помочь чего? – Маша, скинув туфли,босиком направлялась мыть руки.

– Да всё готово, сейчас картошка сварится, и сядем…

Маша задумчиво покивала и отправилась помогать. Скудин просебя улыбнулся. Кухня – это такое место, где лишних рук не бывает. И уж вособенности за пять минут перед началом застолья.

Он не ошибся. Очень скоро там хлопнула дверца холодильника,забренчала посуда и застучал нож, шинковавший нечто жизненно необходимое, но,как водится, благополучно забытое. Раздались голоса. Иван чуть не пошёлпредлагать свои услуги, но вовремя сообразил, что отца с дочерью лучше оставитьна некоторое время наедине.

Кнопик с энтузиазмом повёл его на экскурсию по гостиной.«Покажи мне, где ты живёшь, и я скажу, кто ты»… И наоборот. После несколькихмесяцев общения с профессором Звягинцевым Иван не удивился царившему в комнатесмешению стилей и времён. Супермодерновый «Панасоник» по соседству с секретером«Хельга» производства покойной ГДР, красавец «Пентиум» – на древнем столике срезными, ненадёжного вида ножками, стереоцентр «Сони», фосфоресцирующий голубымдисплеем с полированной полочки, сразу видно, самодельной…

Против двери в простой чёрной раме висел фотопортретженщины, удивительно похожей на Машу. Казалось, со стены смотрела её роднаясестра. Смотрела, с лёгкой улыбкой наблюдая за своими домашними, за их жизнью ихлопотами, происходившими уже без неё…

…Но доминировали, без сомнения, книги. В высоких шкафах,достигавших облупленного потолка. На крышке кабинетного «Стейнвея» (явнозабывшего, Господи прости, когда его последний раз открывали). На кожаныхподушках огромного кожаного дивана, на подоконниках больших окон, выходящих всторону парка…

Иван сунул палец в кадку со столетником, вздохнул, покачалголовой. Горшечная земля была сухой, потрескавшейся, словно в пустыне.

Окно оказалось не заперто на шпингалет, лишь притворено –видимо, в спешке. Иван открыл створку, слегка высунулся и, повернув голову,увидел – благо этаж позволял – над крышами мрачноватый силуэт «Гипертеха».Пятнадцатиэтажная башня, хмурящаяся тёмным стеклом окон и от чердака до подваланабитая государственными секретами. Иван слышал, будто её в своё время возвелипотрясающе быстро и не снизу вверх, как все нормальные здания, а наоборот. Тоесть собрали из блоков самый верхний этаж, подняли чудовищными домкратами,приделали снизу следующий… и так все пятнадцать. Правда или вражьи выдумки, атолько Ивану башня не нравилась. Было в ней, по его внутреннему убеждению,нечто подспудно зловещее. Он помнил: когда он в самый первый раз подошёл кпроходной и посмотрел вверх, ему отчётливо показалось, будто гладкая отвеснаястена кренилась и нависала. С явным намерением рухнуть лично ему на голову.Иллюзия, конечно. Такая же, как та, что накрывает посетителей Эйфелевой башни:смотришь вниз и не можешь отделаться от ощущения, что железная конструкция,простоявшая больше ста лет, вот прямо сейчас заскрипит и медленно завалитсянабок…

Иллюзия, а всё равно неприятно.

– Ваня! За стол! – позвала с кухни Маша. Он закрылокно и опустил в гнездо шпингалет.

Сидели за расшатанным столом, выдвинутым для такого случаяна середину кухни. На первое была окрошка – с пузырящимся квасом изполиэтиленовой бутыли, под холодную «Столичную» и расспросы о недавней поездке.На кухне царила все та же разношёрстность обстановки. Шикарный холодильник«Самсунг» прекрасно уживался с пеналом цвета скисшего от древности молока,микроволновая печка «Сименс» мирно соседствовала со своей газовой прабабушкой,перевалившей, верно, двадцатилетний рубеж, комбайн «Мулинекс» стоял наобшарпанной тумбочке с неплотно закрывающейся дверцей…

После окрошки был плов – по новомодному рецепту, куриный, измикроволновки. Принюхавшись, Враг Капитала заскулил, обиженно тявкнул и с видомоскорблённой добродетели убрался из кухни. Курицу он не уважал. Люди остались –открыли «Ахтамар», занялись пловом и продолжили игру в вопросы и ответы. Собственно,общались в основном профессор с дочерью.

– Что это вы, Мариша, вернулись так скоро? –Звягинцев с напускным равнодушием поддел вилкой рис, прожевал, задумался,добавил на тарелку кетчупа. – С погодой не заладилось? Или… по домусоскучилась?